— Да, прости меня.

Если бы она не добавила эти жалкие слова, он, возможно, еще надеялся… Чтобы не показать свое страдание. Жиль отвернулся, и в высоком зеркале камина отобразилось его перекошенное лицо.

Он вспомнил, как Тюдаль де Сен-Мелэн перед смертью говорил: «Ей будет неплохо без тебя…»

Что ж, и Тюдаль и Жюдит не обманули его. Она действительно любила только одного человека, того, кто подобрал ее полумертвую и назвал своей женой.

Жиль зажмурил глаза и сжал кулаки, чтобы остановить слезы, они душили его. Несчастный!

Всего несколько слов, и вся жизнь разбита! Он пришел к ней, готовый простить и увезти ее на край света, но счастье Жюдит зависело не от него, а от другого человека…

Он перехватил в зеркале ее обеспокоенный взгляд. Тогда, стараясь не глядеть на Жюдит, Жиль взял свою шляпу и твердым шагом направился к выходу.

— Прощай! — сказал он тихо. — Пусть Бог тебя простит. Я не могу…

Он вышел в темный коридор и остановился, пытаясь собраться с мыслями. Несколько минут он стоял, слушая пустоту в своем сердце, потом медленно пошел к открытому окну. Он не помнил, ни как он дошел до окна, ни как открыл ставни, он двигался автоматически, стараясь не бередить кровоточащую рану. Он думал только об одном: уйти, залечь в какой-нибудь норе и спать, спать, спать… Дать утихнуть боли.

Жиль встал на подоконник и уже был готов ухватиться за знакомую ветку, как вдруг его слуха коснулся шум подъезжающего экипажа.

Потом послышались неторопливые, спокойные шаги человека, явно возвращавшегося к себе домой.

Жиль очнулся, он понял, что в дом кто-то — прибыл, и сердце подсказало ему, что этот кто-то Джоб Керноа. Жиля охватило непоборимое желание взглянуть на привидение, отнявшее у него любовь Жюдит. И вместо того, чтобы перелезть на дерево, Турнемин вернулся в коридор.

Его глаза привыкли к темноте, теперь он отчетливо видел и изгибы коридора, и очертания предметов. Бесшумно ступая по толстому ковру, Жиль медленно приближался к парадной лестнице. Вот он услышал скрип двери и едва успел спрятаться в нише: Жюдит вышла из своей комнаты и поспешила навстречу Керноа.

— Джоб, дорогой! Ну наконец-то!

Послышался звук поцелуя. Жиль яростно сжал эфес шпаги. Огромные тени, очерченные пламенем свечи, обнялись, но быстро разъединились.

— Какое у вас лицо, мой дорогой! Все произошло не так, как вы надеялись?

— Лучше скажите, что все провалилось! Эти идиоты сицилийцы вели себя как олухи. Американец их почти всех перебил, до своих добрался только один, но и ему скоро придет конец — сицилийцы не любят трусов… А ваш оскорбитель, моя красавица, спокойно направляется в Америку.

— Какая важность! Ну выпил человек лишнего… Я вам уже говорила, что не стоит особенно волноваться. Я думаю, вам пора повидать мосье и сказать ему, что я устала от той роли, которую он поручил мне. Я хочу домой, Джоб! Мы хорошо заработали и теперь можем жить счастливо и богато.

— Нет, еще не время, и вы сами это прекрасно знаете. Ведь вы не отомстили королеве, насколько я знаю? Тогда зачем говорить об отъезде?! И что мы будем делать в Ванне, в этой дыре?

Перед нами открываются блестящие перспективы, а вы полагаете, что я соглашусь влачить существование провинциального врача: давать ветрогонное трактирщикам и принимать роды у коров?

— Я знаю! Но бывают моменты, когда меня все это страшно утомляет, особенно мужчины. Они ужасны…

— Важно, что они этого не замечают. Послушайте, Жюдит, ну будьте благоразумны! Когда-нибудь все кончится…

Влюбленные, обнявшись, поднимались по лестнице. Через какое-то время желтый свет их свечи почти достиг Жиля. Он нащупал за своей спиной ручку двери, осторожно нажал ее и проскочил в комнату, но дверь не стал захлопывать, чтобы не упустить ни слова из интересного разговора. Все услышанное отодвинуло на задний план любовь и связанные с ней переживания. Он понял, что в старом особняке Ришелье готовится новая гнусная ловушка для королевы. Волна отвращения смыла сердечную боль.

Первые же слова Керноа показали ему со всей очевидностью, что Жюдит не знала о планах сицилийцев. Она не выдала его, не назвала настоящее имя своего оскорбителя и сегодня не старалась удержать его, чтобы передать в руки стражи. Странная вещь женская логика…

Мысли Жиля вернулись теперь к неожиданному повороту событий, в результате которого мертвые оживали, а живые меняли обличье. Жилю показалось, что он вписан в картину сумасшедшего художника или играет с открытым лицом в пьесе, где все остальные персонажи носят маски. Все было фальшивым в этом доме: и Жюдит, и «добрый доктор Керноа», совершенно не похожий на врача-бретонца.

Спрятавшись за дверью, шевалье затаил дыхание: пара, обмениваясь поцелуями, приближалась к комнате Жюдит, и Жиль наконец мог разглядеть человека, на плечо которого молодая женщина влюбленно опустила свою рыжую головку. Он был достаточно высок и явно очень силен, его волосы, тоже рыжие, немного темнее, чем у Жюдит, обрамляли белое холеное лицо. Вряд ли этот человек привык в любую погоду спешить на помощь к больным. Тонкие черты удлиненного лица производили приятное впечатление, если бы не рот — плотно сжатые губы придавали всему облику доктора Керноа выражение упрямого недовольства. Зато глаза были необычайные: золотистые, неровный огонь свечи заставлял их вспыхивать диким светом. Если глаза — это окна души, то в ней Жиль с отвращением обнаружил два смертных греха — жадность и сластолюбие, но мог лишь в бешенстве сжимать кулаки, видя, какое блаженство излучает запрокинутое лицо Жюдит.

Супруги прошли в спальню, теперь Жиль слышал их разговор даже лучше, чем прежде, — оказалось, что он попал в туалетную комнатку, в ту самую, где Жюдит освежала залитое слезами лицо. Он замер, боясь пошевелиться и выдать свое присутствие легким шорохом или скрипом половицы.

Жюдит тихо вздохнула.

— Крепче обнимите меня, — сказала она. — Вы сегодня рассеянны и печальны. Мы целые сутки не виделись, а вы мне совсем не рады…

— Не говорите глупости, вы же отлично знаете, как я вас люблю. Но у меня много забот, и вам придется разделить их со мной.

— Боже мой, что еще случилось?

— А то, что графу явно не понравится история со вчерашним скандалом, а американец теперь вряд ли живым доберется до своей родины.

— Не понимаю, почему пьяная выходка какого-то иностранца может обеспокоить мосье? Когда открываешь игорный дом, надо быть готовым ко всему.

— У нас не простой игорный дом, и игроки должны строго подбираться. Действительно, Жюдит, вы меня поражаете! Неужели я должен вам говорить о хорошем тоне, элегантности и респектабельности? Мы поддерживаем реноме нашего дома, как это принято в парижском свете: вы слывете за любовницу банкира, и прекрасно, такая слава ничуть не пятнает вашей чести, ибо какая женщина не имеет любовника? Все было хорошо, мы быстро приближались к цели; игра шла с размахом, вас называли самой красивой женщиной Парижа, мосье был доволен, и вдруг этот скандал… А между тем граф де Водрей и граф Эстергази зачастили к нам… Они друзья королевы…