Когда приехал инспектор, я ему выложила все, что думала: и мои страхи за Уолли, и подозрения насчет Говарда. Он все внимательно выслушал и потом несколько минут молчал, продолжая грызть зубочистку.

— Это интересно, — наконец, заметил он. — Это даже возможно. Любопытно, что мисс Джуди обратила внимание на то, о чем никто не подумал, не правда ли? Конечно, если этот человек там был, мистер Блейк его мог узнать, особенно если был с ним хорошо знаком. Узнают ведь не только по лицу, а еще по силуэту, по одежде, по манере двигаться. На суде меня поразило еще одно. Если он выдумал этого человека, зачем одевать его во фрак. Вплоть до этой детали все выглядело правдоподобно. Но потом присяжные просто потеряли всякий интерес. Да, а у мистера Сомерса ведь были седые волосы, и довольно длинные?

— Да.

— Странное дело, правда? — сказал он. — Если, конечно, Блейк не выдумал этот фрак, чтобы объяснить волокна на той ветке. Ну что же, теперь надо заниматься новой проблемой.

От меня он отправился в гараж получить описание машины Уолли и, наверное, добрался до постели только к утру. Он сразу же запустил в ход весь механизм поиска. И не только в городе, но и в округе. Позднее он признался, что единственной причиной, по которой он не объявил розыск по всей стране, была уверенность в том, что самоубийство, если и было совершено, произошло недалеко от дома.

Это было во вторник, а в среду все газеты уже пестрели заголовками «Пропал молодой миллионер» и «Полиция ищет Уолтера Сомерса».

Машину Уолли нашли по дороге на Уорренвиль, совсем недалеко от последней остановки трамвая и в двух милях от фермы Хокинса. Местные скауты, собравшиеся в поход, выбрали место для привала в каком-то овраге, по которому бежал ручеек. Во время отдыха несколько ребят пошли посмотреть, что делается выше по течению.

Примерно через полмили они обнаружили сильно покореженную машину. Она упала в овраг и перевернулась. Местный помощник шерифа позвонил в полицию, а сам отправился охранять обломки. Ребятам очень хотелось поставить машину на колеса.

Когда туда прибыл инспектор Гаррисон с четырьмя или пятью своими людьми и доктором Симондсом, место происшествия оставалось нетронутым. Однако они не нашли никаких следов, кроме, конечно, оставленных детьми, и были вынуждены констатировать, что либо машина полетела вниз уже пустая, либо Уолли вывалился где-то по дороге.

Однако они не нашли ни Уолли, ни чего-нибудь такого, что могло помочь в его поисках.

Излагая мне подробности, инспектор высказал собственное мнение:

— Он умышленно избавился от машины. Если бы не эти ребята, она могла бы там пролежать целый год.

Револьвера тоже не нашли. Одна подушка сиденья была порвана, внутри салона обнаружено несколько царапин. Но все это вполне могло быть следствием сильных ударов автомобиля о землю.

Однако красочные описания в прессе места происшествия и самой машины дали неожиданный результат. В полицию обратилась женщина по имени Уиггинс и сообщила, что видела похожую машину, когда выходила из трамвая на конечной остановке чуть раньше девяти часов вечера в среду двадцать второго июня. Она точно назвала день и время, так как ездила в город проводить дочь на поезд, а машину запомнила потому, что едва под нее не попала.

Так вот, она утверждала, что в машине сидели двое.

Когда инспектор все это рассказывал, у него был очень серьезный вид.

— Теперь получается, что кто-то заранее знал, что Уолтер Сомерс собирался на следующее утро давать показания в суде и рассказать все без исключения. И ему это сделать… не дали.

— То есть его убили, так?

Он откашлялся:

— Возможно. Очень возможно. Как я понимаю, Уолтер умел плавать, а Амос — нет!

С этими словами он вышел, предоставив мне дальше размышлять самой.

События этих нескольких дней сильно сказались на Джозефе. Служанки докладывали мне, что по ночам он безостановочно ходит по дому, отчего они почти сходят с ума. Впервые за время службы у меня он стал забывчивым и рассеянным. Однажды я сама вздрогнула, когда он налил мне холодной воды вместо стакана в суп. Его руки настолько потеряли уверенность, что он разбил один из предметов фарфорового сервиза завода Лоуестофт, доставшегося мне от матери. Такого с ним не случалось ни разу, хотя на протяжении многих лет он его мыл и вытирал. Убедив меня в том, что ему хорошо известны привычки Уолли, он получил разрешение брать мою машину и в свободное время ездил на поиски. Я знаю то, что он был у Уолли в клубе. Правда, мне сообщили еще об одном случае.

Дик как-то повез Джуди посмотреть дорогу к тому оврагу. Они очень удивились, увидев там мою машину. Подойдя к краю обрыва, увидели внизу Джозефа, который, сгорбившись, сидел на камне. Когда его окликнули, он подскочил от неожиданности, а потом с трудом выбрался наверх.

— Чем вы здесь занимаетесь? — спросила Джуди.

Он виновато глядел на нее, поправляя перепачканную одежду.

— Я искал револьвер. Мистер Уолтер себя не убивал, мисс.

— Джозеф, — ни с того ни с сего вдруг спросила Джуди, — почему бы вам не рассказать все? Ведь вы что-то знаете.

— Я знаю очень мало, мисс. Но это секрет мистера Уолтера.

Больше он не захотел ничего говорить.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

В Джозефа стреляли в тот же вечер. Его не убили, но рана оказалась болезненной. Пуля ударила в ключицу и перебила ее возле плеча. Удар от выстрела, произведенного всего с пяти-шести футов, был настолько силен, что я вначале подумала, что Джозефа уже нет.

Дети приехали ко мне около половины девятого, причем Джуди была особенно подавлена. Апелляция все еще находилась на рассмотрении. Если ее не удовлетворят, то Джима казнят в начале сентября. Противники повторного суда добивались именно этого.

— У Джима Блейка были все возможности доказать свою невиновность. Но этого не случилось, — настаивали они. — Суд присяжных, состоявший из рассудительных мужчин и женщин, признал его виновным и приговорил к смерти, по крайней мере, за одно преступление. Если его оправдают по этому делу, то с абсолютной неизбежностью тут же обвинят еще в одном убийстве. А может быть, и в двух. Однако дело даже не в этом. В прошлом бывали случаи, когда достаточно богатый убийца мог позволить себе бесконечно оттягивать наказание. В результате священная неприкосновенность человеческой жизни…

Поэтому совсем