На скамейке рядом с кафе, из которого без всякого благоговения перед святым местом доносятся обычные запахи общепита, на скамейке сидит Савелий и какая-то молодая женщина, которая, как сразу понял Андрей, часто снится Савелию ночью, причем в разных видах. Да, Савелий по-прежнему пребывал в том состоянии, когда даже вареная курица, целиком уложенная на блюдо с растопыренными ляжками-булдыжками, вызывала в нем не аппетит, а сексуальную жажду… У женщины было лицо простонародное, но не круглое, общероссийское, с татарщиной, а лицо русского севера, вольного от азиатчины… Особенно глаза ее были необычны. Русский светлый глаз обычно жидок, а здесь была голубизна густая, отдающая в темноту.

И когда посмотрел на нее Андрей, человек замкнутый, мигом проснулось в нем от сестры его Таси, полюбившей Антихриста третьей любовью, не плотской, не платонической, и от матери его Веры, самозабвенной любовницы Антихриста. И обрадовался этому Андрей, ибо, пронеся через залы Третьяковки утренние свои библейские понятия неповрежденными, он это знал, ныне вспыхнувшим вдруг для него, человека замкнутого, чувством еще более душой укрепился.

– Что же ты? – сказал Савелию Андрей.

– Опоздали, – сказал Савелий, – виноват.

Очевидно, они пришли гораздо позже условленного срока, не зная, что Андрей пришел гораздо раньше и не стал их дожидаться.

– Пришел Иловайский, – сказал Савелий, – заболтались о Христе… Виноват…

– Кто виноват, тому виват, – выкрикнул появившийся Сомов, – кто виноват, тому виват, а тем, кто не виновен, – здрасьте!

Сквозь залы социалистического реализма Сомов прошел как сквозь душевую, где смыл с себя скуку от абстракционизма и тупую сосредоточенность от классического реализма, праздничность от импрессионизма, и явился он на улицу, как и вошел, ничем не изменившийся и готовый к дальнейшей жизни в современной действительности. Залы социалистического реализма были словно баня, смывающая с человека ненужные наслоения искусства прошлого либо чуждого действительности, находящейся за стенами галереи.

– Это Руфина, – сказал Савелий, – соседка моя, а это Андрей Копосов, мой сокурсник.

Так свел их случай, тот, который в действительности есть Божий промысел. В первых же общих разговорах признали они друг в друге земляков. Признали, что дружила когда-то в детстве Руфина с сестрой Андрея, Устей, и была знакома с другой сестрой, Тасей, и с матерью Андрея, Верой. Сомов тоже сообщил, что он земляк из города Бор, отец его – рабочий газифицированной котельной центральной борской больницы, а мать – бухгалтер, но уже на пенсии. И что по этому случаю надо выпить.

Так, чему надлежало – свершилось. Однако чего-то еще не хватало. Васи не было, Коробкова. Сильно запаздывал он. А как появился, сразу все оформилось. Увидела его пророчица Пелагея еще издали и поняла – вот оно, дурное семя Антихриста, которое надлежит извести, как извела Фамарь дурное семя Иуды – сыновей его Ира и Онана…

Подходит Вася вплотную, выпивший, и говорит:

– Запоздал я, виноват!

А Сомов повторяет:

– Кто виноват, тому виват, а тем, кто не виновен, – здрасьте!

Но не понравился этот стих Васе, как не понравился в свое время стих Сомова Павлову, инвалиду войны из города Бор. Тогда в саду возле танцплощадки Павлов Сомова ударил. Теперь в Москве, во дворе Третьяковки, Коробков Сомова саданул… Ну, Третьяковка место хорошо охраняемое, милицией богато. Потому побежали всей группой подальше от выставки известного французского художника, а когда собрались вновь неподалеку, в скверике, Сомова среди них не было, обиделся… Пророчица Пелагея говорит Васе:

– Вы чего деретесь?

А Вася, который всегда был весел после того, как безнаказанно ударит кого-либо, ничего не отвечает, а смотрит на пророчицу Пелагею и замечает в свою очередь ее внимательный взгляд на себе.

– Вы на меня чего так смотрите, – говорит Вася, – или узнали?

– Узнала, – говорит пророчица Пелагея, известная под именем Руфь, – сильно вы на отца моего похожи… Удивительно похожи…

– А ваш отец случайно не еврей? – с сарказмом спрашивает Вася. – Сруль Самуилович?

– Еврей, – отвечает пророчица Пелагея, – но зовут его Дан Яковлевич… Вы ошиблись…

– Извините, – саркастически говорит Вася, – пробачьте, помылывся, як кажуть на Вкраини… Господь помылывся и в Кыив явився и дуже при цьому страждав… Вы такс чулы?

– А вы приходите, – говорит пророчица Пелагея, – убедитесь, как на моего отца похожи… Чайку выпьем…

И опять глянула. Второй взгляд ее уже был смертелен, было в нем уже много от Фамари, убившей дурное семя Иуды, сыновей его, первенцев Ира и Онана…

Исказился лицом Вася из племени Данова и говорит, повторяя судьбу Хулила от Суламифи из племени Данова:

– Плевал я на вашу жидовскую лавочку и на вашего жидовского Бога…

Тогда сказала пророчица Пелагея в себе: «Да свершится. Хулитель имени Господнего должен умереть. Пришелец ли, туземец ли станет хулить имя Господне, предан будет смерти».

Так говорила она в себе, глядя вслед удаляющемуся Васе. Андрей и Савелий, которые оба боялись Васю зa его решительность в дурном, говорят:

– Хорошо, что ушел, – это Андрей.

А Савелий добавил:

– Я теперь лишь сообразил, что Вася на отца Руфины похож.

Андрей говорит:

– Я виноват, пригласил по глупости.

– Неудачно день начался, – говорит Савелий, но может удачно окончиться… У меня сейчас Иловайский дома… На дачу к друзьям своим приглашает.

Дача эта какому-то хирургу принадлежит, который когда-то вместе в Иловайским в духовной семинарии учился. Хирурга Всесвятский фамилия.

– Опасно это, – говорит Андрей, – они о Христе говорить будут, тяжело мне такое ныне слышать.

– Ничего, – усмехается Савелий, – эти старики по-другому говорят о Христе… Смешно и весело говорят… И Иловайский с ними весело о Христе говорит… Пойдем… Ты, да я, да Руфина, да мать моя с Иловайским.

– Пойдем, – соглашается Руфина-Пелагея.

Тогда сразу же Андрей согласился. Ибо уже начал ценить каждую минуту рядом с этой голубоглазой женщиной. Пока ездил Савелий домой за матерью, более часа провел Андрей с Руфиной наедине в окружении, разумеется, случайной публики: сперва прохожих, потом пассажиров троллейбуса, а потом вокзального народа на Савеловском вокзале. Говорили о городе Бор Горьковской области, откуда пророчица Пелагея хоть и уехала девочкой, но многое помнила.

– Что же Устя? – спрашивает Пелагея.

– У сестры Усти детей двое малых, – говорит Андрей, – а у сестры Таси – тезка мой Андрей и брат его Варфоломей. Андрей в армии, Варфоломей шофером работает.

– А Вера как, мать твоя? – спрашивает пророчица Пелагея.

– Мама у меня хорошая, – говорит Андрей, – но слабовольная. Все кричат на нее, у всех она в подчинении, и у дочерей, и у внуков, и старуха Веселова ее третирует, мать Тасиного мужа. Боится мать всего, и даже когда молится, лицо у нее испуганное, точно и Бог на нее покрикивает…