Пора и завтрак сообразить. Кухня у меня небольшая и светлая, девятый этаж. На окне девятиэтажки напротив неподвижно сидел крупный котяра, черно-белый. Пока закипал чайник, я отправил яйца на сковородку, нарезал хлеб. Вспомнил суп из зеленых и ни одного сухарика. Теперь часто вспоминается, когда режу хлеб. И опять посмотрел на кота. Каждый день появляется на этом окне и сидит. Сидит, не шелохнется. Как копилка. Такая была у моей бабушки – гладкая, в глазури. Только бабушка никогда ею не пользовалась, не бросала в нее денег. Вспомнилось, как нашел могилу матери. Это оказалось непросто, а потом со сторожем кладбищенским посидели-поговорили, он и помог. С ним и помянули, хожу туда, хоть и не часто.

Да, хожу. В метро вот езжу. Привык я, наверное, здесь. Не озираюсь уже по сторонам, не теряюсь, свои, удобные только мне, маршруты знаю, прямо как в наших джунглях, когда диплодоков уже не замечаешь, идешь по делам, силки какие-нибудь проверить. Только панаму из листьев не наденешь. Вокруг все спешат, машин на дорогах столько, что на автобусе, случается, дольше ехать, чем пешком… а лучше всего – на метро. Жизнь эта новая поначалу казалась то смешной, то странной, то зло брало. Иной раз выйду на улицу – чужое все, все не так, все не по мне. Лагерь наш возле этого пустынного мелового моря вспоминается часто. Вопль археоптерикса бы утром услышать. Мне порой кажется, там и были самые счастливые мои дни. Не погибают каждый день друзья, не горят в небе и не разваливаются на куски машины, а я был нужен, была цель – мечтали выбраться. Теперь мечтать хотелось о том, как в небо поднимаюсь, облачность плотная, летишь – будто над снежной долиной, на горизонте ярко-желтый диск солнца. И о Соне. Только о ней больше не мечтается.

Понятно, что, даже если бы мы тогда в эскадрилью сумели-вернулись, это ведь трибунал. Явились не запылились, загоревшие, как с Ялты только что… нет, это точно трибунал. А может, и вышка. Все-таки задание от правительства было. А может, и поверили бы нам…

Спасался я от этих мыслей, подолгу оставаясь на аэродроме, в мастерских, или уходил к Алексею, в архив, часам к пяти – чаю попить. Покупал в супермаркете пирожных и печенье с корицей. Не Алешке, его, можно сказать, начальницам. Одна из научного отдела, дама немного за сорок, Галина Игоревна, с амбициями и комплексами несостоявшейся завкафедрой, как Проша охарактеризовал. В споре никакой холерой ее не перешибешь. Ты ей что птеродактили пухом покрыты, а она тебе – научно доказано, что перьями… Потом подумал – ладно, будем считать, нам неизвестный науке вид встретился. Ну, понятное дело, что неизвестный, так ты фиксируй, – ерепенился внутренне я. И не понимал, верит она в наше путешествие или нет. Смотрел на разгневанное лицо Галины и останавливался. Смешно. Амбиции не нужного никому командира экипажа? Переводил взгляд на Ксению, другую сотрудницу. Она с усмешкой взглядывала и качала удивленно головой:

– Какие страсти из-за птеродактилей.

Она работала в архиве и к науке отношения не имела. Все бегала в свой клуб исторического фехтования. Лет двадцать пять, вечно в джинсах, с хвостом, заправленным под свитер. Но мелькало в ней что-то от той далекой Сони – здоровалась она всегда не со мной, а со шкафом за моим плечом. Потом я понял, почему они так делают, что Соня, что Ксения. Закрываются потому, что, когда взгляд сталкивается, слишком близко получается и ясно все становится. С Алешкой она здоровалась персонально, и это меня устраивало. Сегодня она в платье, не в джинсах, и кажется, что для меня. Я улыбнулся:

– Расскажите про успехи в историческом фехтовании.

– Готовимся к турниру, – улыбнулась Ксения, мягкая улыбка, тепло от нее, и тоже улыбаться тянет, идиотство такое вот. – Будет три направления: высокое и позднее Средневековье и наполеоника.

– Надо же, даже интересно стало, и что, таких, как я, туда принимают, в Средневековье? Или наполеонику?

– Питекантропов в рыцари не принимают, – раздраженно расковырял пирожное Алексей.

– Питекантропы в латах, я бы на это посмотрела, – хохотнула игриво Галина.

– Примут, там всех принимают. Вас не тянет вернуться назад, в прошлое? – спросила Ксения.

Тянет ли нас всех вернуться в прошлое? Я видел, как уставился в стол штурман.

– Тянет, – сказал я.

Да только прошлое – оно и есть прошлое, туда не вернешься, хоть оно всегда с будущим кусками перемешивается, как от Прошиной бомбы. Из прошлого надо выбираться. Кажется, теперь смогу.