Илиодор улыбнулся скептически и, задрав рукава до локтей, укорил меня:

– Знаете ли, я себя невредимым не считаю.

Я уставилась на длинные рваные порезы, но тут вдали, на самой окраине, заголосили бабы, так истошно, словно их уже резали.

Я встряхнула головой и впервые с того момента, как Ланка закричала – хватаясь за лицо, пытаясь этим простым, но таким естественным для всех движением удержать кровь, брызнувшую из мелких царапин, – огляделась вокруг. Мне захотелось выругаться. Народа моровым ветром зацепило немало. Прямо посреди улицы кружилась, прыгая на одной ноге и вскидывая невпопад руки, незнакомая баба в зеленом сарафане. Лицо ее уже покраснело от натуги, глаза даже отсюда казались красными – это набухли сосудики. Взяв с места хороший разбег, я ударилась в нее грудью, вышибая во двор к соседям, которые успели-таки опахать плугом избу с пристройками и теперь стояли взмыленные и смотрели вокруг с ужасом и растерянностью. В окнах мелькали бледные лица молодух, пытающихся унять кричащих детей. Ну да этим ничего не грозит, поорут и успокоятся. Я затравленно глянула вдоль улицы, туда, откуда тянулись к нам щупальца сквозняка с запахом тлена и страха, не сдержавшись, все-таки выматерилась. Там уже горели дома и мелькали черные ломаные тени. В самом конце улицы кто-то бился в пыли, как кликуша. Рыкнув и взбодрив себя самыми страшными обещаниями в адрес Фроськи, я со всех ног устремилась туда, заранее пугаясь того, что сейчас увижу.

Вся окраина словно браги перепила. Орали, хохотали и бегали по улицам кто с факелами, кто с топорами в руках. Я ежилась, натыкаясь на слепые горячечные взгляды и, лишь когда попыталась ухватить ведро воды, оставленное кем-то у колодца, сообразила, что стрелой пролетела улицу уже в кошачьем виде, оттого и жива еще, не получила ни поленом по голове, ни вилами в бок. Бессильно шкрябнув когтями по ведру, я с визгом крутнулась юлой. Лекарств в таких случаях немного – водой в лицо, а потом кулаком в ухо, чтобы исцеленный в себя пришел раньше, чем его по второму разу скрутит. Спешно хлебнув воды через край, я едва успела фыркнуть ею в лицо набегавшему на меня мужику. Он встал как вкопанный, занеся надо мной серп, а я от ужаса ударила по лицу так хлестко, что его повело в сторону, а щека сделалась алой.

– Где твоя жена, дурак? Тащи ее сюда!!!

От крика я едва не сорвала голос, и немудрено перепугаться: здоровенный бугай располосовал бы меня своей железякою надвое не глядя. Шагах в пяти, странно мотыляясь, словно воображала себя русалкой, покачивалась расхристанная деваха. Косы уж расплела, теперь рвала платье, тонкие полосочки ткани падали к ее ногам. Материя, казалось, даже не пыталась сопротивляться ее побелевшим от усилия пальцам. Я дернула ведро – тяжелое, блин! И тут сзади подскочил Илиодор:

– Я понесу.

Вдвоем мы кинулись к дальним домам, где народ хороводился как на гулянии, и через какое-то время щеки у меня стали ныть нестерпимо, вся грудь была залита водой, а у Илиодора над бровью появилась ссадина: какой-то стервец метко метнул чурбак прямо в голову.

– Всех порешу!!! – надрывался детина-кровельщик.

Он уж пять домов поджег, теперь опомнившиеся соседи вжимали его в землю. Кровельщик бесновался, а у меня на пути встало неожиданное препятствие – мертвяк. Человек лежал, вольно раскинув руки, голова была в корке запекшейся крови: чья-то лошадь саданула, когда вырвалась из пожара. И вдруг он застонал, задергался. Я кинулась, думая помочь, и едва успела отскочить в сторону. Резким движением мертвяк подался вперед, и его зубы клацнули у самой моей шеи.

– Гадство какое! – запрыгала я вокруг мертвяка.

Воды в ведре оставалось чуть, а односельчане перестали вжимать кровельщика в землю, сделавшись вновь задумчивыми и рассеянными. Один повернул ко мне пустое равнодушное лицо, и я поняла, что тут проиграла Фроське вчистую.

– Надо немедленно уходить, – дернул меня за рукав Илиодор и, увидев, что мы в плотном кольце одержимых, потянул к красным, в резьбе, воротам, надеясь задами и огородами выбраться из ловушки.

Прямо около крыльца валялась заколотая свинья. Видимо, хозяева едва отбились от ее нападения. Но стоило нам грохнуть калиткой – она задергалась и пронзительно завизжала, пытаясь встать.

– Успеем, – поволок меня Илиодор мимо ворочающейся скотины.

Я, послушавшись его, собралась было показать всю прыть, на которую была способна, но он вдруг пригнул мою шею, заставив ткнуться себе в грудь, и накрыл наши головы полой кафтана. Тут же по спине начали колотить палками. Я завизжала, вообразив, что бесноватые добрались до нас, собралась ринуться слепо, без дороги, и повисла в руках златоградца, все так же пытавшегося укрыть мою голову кафтаном. Между нами, пища и отчаянно царапаясь, вклинилась летучая мышь. Ее жесткие крылья били меня по лицу, и я от омерзения и внезапной паники испытала такой прилив сил, что сумела оттолкнуть Илиодора, сразу об этом пожалев. Летучих тварей было вокруг без счету. Они кружились и бились обо все подряд, норовя выбрать мишенью нас со златоградцем. Я вскинула руки, и время стало тягучим, как мед, а жуткий хоровод вокруг нас – медленным, как листья на воде в безветрие. Мы протолкались сквозь летунов к огороду и там упали в грядки.

– Что ж это делается?! – взъерошил волосы Илиодор. – Я-то уж думал – вы не пострадали, поскольку про вас попросту забыли, а с вами, похоже, решили отдельно позабавиться.

– Черта лысого она забавится! – Я, с трудом поднимаясь, отряхнула с отвращением штаны от давленого порея и с тоской посмотрела вокруг.

Незадетых людей вокруг уже не было, кто не бился в агонии – беспомощно брел к дому Беленькой. Одни выворачивали из забора жерди, другие, словно забыв, как правильно держать в руках косу или топор, волокли это оружие, иногда сами ранясь, и глупо удивлялись виду собственной крови, с интересом слизывая ее с порезов.

– Убью, – вдруг с холодным ужасом поняла я. – Нормальный человек такого не сделает, а ненормального не жалко. Знаете, бывают такие люди, с виду как все, а потом – хлоп! И в них что-то ломается. Я думаю, эта Фроська с самого начала была такой сломанной. А то, что мы не разглядели, – я вздохнула, – что ж, наша вина. – Я поправила волосы, краем глаза заметив, что руки, на удивление, не дрожат, хотя внутри все напряжено как струна. Я сделала ручкой Илиодору: – Вы давайте как-нибудь задами…

– Куда ж я без вас? – Он растерянно похлопал голубыми глазами и показал руками, как я останавливала мышей. – Вы меня так потрясли.

– Не прибедняйтесь, вы вон как Архипа отметелили! А он первый вершининский драчун, – пресекла я любые разговоры, способные меня расхолодить и отвратить от задуманного. Зажмурилась крепко-крепко, прося помощи сразу у всех: Пречистой Девы, бабули, Архиносквена и богов-дармоедов. И кинулась в черное небо, как в омут.

Мир выгнулся подо мной, словно чаша. Сорочье зрение, конечно, не совиное, но и таких глаз мне хватало, чтобы увидеть, как корчился в агонии лес, зеленый туман колыхался меж стволов, ели стояли желтые, как седые старухи, лопалась гнойными нарывами земля, выпуская из своих недр мертвецов. Но страшней мертвецов, страшней обезумевшего зверья были жуткие угловатые тени – древняя нежить, давно забывшая себя, шла теперь к Вершинину. Это после нее оставались просеки мертвых деревьев, дохлые птицы под ногами, рассыпавшиеся в прах мертвецы. Меня словно ударило что-то, я закувыркалась, падая, пробила телом преграду тонких ветвей и чудом не переломала крылья. Приземлившись, встала, пошатываясь, и даже нашла в себе достаточно сил, чтобы хихикнуть, тряхнув в воздухе обрывками Ланкиного кафтана. Вот теперь я была сущая ворона: щеку ободрала, рассадила лоб. Я скинула остатки одежды, нимало не заботясь о том, что теперь – в белой рубашке – я видна за сто шагов. Меня и так заметили.