Последний пример соотносится с антропоморфными типами «жаворонков» у русских – см. илл. 95 [ЛА МИА, с. Первомайское Инзенского р-на Ульяновской обл.]. Такая форма объясняется своеобразной трактовкой смысла праздника, согласно которой «Сорок сороков, сорок мучеников» – это сорок зарезанных волками мальчиков. «Ну, вот „Сороки“ – ну, почему вот называются „Сороки“? „Сорок сороков – сорок мучеников“, – эти Сороки. Ишли вот сорок мальчиков у школу и волк вот их порвал, порезал, покидал их. И вот он называется: „Сорок сороков – сорок мучеников“. Вот почему „Сороки“ называются они…» [ЛА МИА, д. Ордёнки Козельского р-на Калужской обл.]. Антропоморфный тип «жаворонков» характерен не только для русских [ЛА МИА, с. Чаадаевка Базарно-Сызганского р-на Ульяновской обл.], но и для южных славян, а также встречается в Банате и у румын. Об этом свидетельствуют и названия этих обрядовых хлебцов у болгар и сербов – младенци, младенчипи „младенцы“, а также семантика их румынских наименований – „святые; мученики“ [Агапкина 2000, с. 267].

Илл. 95

Довольно интересным представляется мотив усаживания жаворонков на ткацком стане и украшения их «елочками», подобно тому как обычно украшался свадебный каравай. «Наряжали его – „ёлочки“ на них становили. „Ёлочки“ такие вот [=примерно 15 см] – наряжали бумажки и втыкали жаворонкам в спину. Вот так вот натыкають штуки три-четыри. А ён нарядный, у „ёлочках“ тут, у бумажках! Бумажки красивые. И он долга на стану у хати стоить. Ну, ткуть-то вот, ткуть на нём бабки. Ведь постом это бываеть. ‹…› Эт усем детям. Пять челавек есть детей, и усем детям. ‹…› На стане тока наши „жаворята“ бывають – вот мы, дети, становим. Настановим: там так палки – и тын, бёрда на палках висять. Вот. Мы на эти палочки вот так настановим в рядок их скока – на один день. А потом идуть к вечеру после обеда на вулицу дети, собираются: у кого какие „жаворята“, россказують тама, играють с ими…» [ЛА МИА, д. Марьино (Орлинка) Козельского р-на Калужской обл.].

Связь весенних «жаворонков» с инструментами, предназначенными для прядения и ткачества, по-видимому, не случайна. Например, для изготовления чучел или кукол, применявшихся при проводах масленицы и «проводах весны» [Соколова 1979; Велецкая 1978] нередко использовались прялки, что, по-видимому, объясняется антропоморфной символикой этого важного предмета традиционного обихода, его соотнесенностью с конкретным лицом [см., напр.: Бернштам 1992, с. 14–43]. «Вот „вёсну провожали“ и тут цела улица сходилась, сынок! Выбёгали наряжены, многа и наряженых, цела артель была. Да. И прялку нарядют. ‹…› Её обязывают платком – самую прялку. Из кудели бороду делали, и волосы вот суды делали ей – косы. Всё делали. Даже ребятишки, вон которы умели больно рисовать, нарисуют, привяжут тама, как вроде женщина. Или девчёнку какую. Вот. Ну, как кукла там! Проста „чучело“ раньше называли её. Так и до сих пор называли. Эт всё для игры! И вот и всё играли. И прямо вот в руках несли! Одна кака-нибудь в серёдкых идёт, а её окружают. Да, несёт её наряжену, вот так клонится, вроде [=взад-вперед]… ‹…› [Поносят по селу], ну и всё, расходились по домам. Чья прялка, она её размотает. Тряпки-те бросит, а донце-то опять нужно, сынок!..» [ЛА МИА, с. Радищево Ульяновской обл.].

Куклы или чучела часто используются как символические двойники различных мифологических и обрядовых персонажей. У народов Дагестана (лезгинцы, аварцы) в обряде «вызывания солнца» («Гуни», «бакъшун») девушки сооружали из двух крест-накрест связанных палок или из большого деревянного половника куклу, символизировавшую солнце, надевали на нее платье и платок и обходили селение с песнями, в которых содержалась просьба о прекращении дождя. Собранные во время обхода пожертвования участницы делили между собой у «священного места», оставляя там часть собранного. В селениях Нагорного Карабаха в аналогичном обряде «укрощения дождя» («году-году») «деревянную ложку обтягивали красной материей и надевали на нее платочек. Получалась „красная кукла, изображающая солнце“. Подростки ходили с этой куклой по дворам и пели песни об исчезнувшем солнце» [Гаджиев 1991, с. 83].

В весенней обрядности, как и в иных обрядовых ситуациях (например, во время свадьбы), антропоморфные чучела выступают в одном ряду с украшенными лентами ветвями деревьев. В Рузском уезде на Жен Мироносиц группа девушек с увешанной лентами березкой («покупают цветной бумаги, из нее вырезают листы и украшают срезанную еще не распустившуюся березку») обходила дома, где их угощали «белой брагой»; после обхода устраивали пляски. Украшенная лентами березка употреблялась здесь и в обрядах «завивания венков» и «кумления» девушек на Духов день. Функциональными аналогами куколок в данном случае являются ленты, которые в завершение обряда девушки срывают с березки [Волков 1851, с. 237–243].

* * *

Кукла или зоо– и антропоморфные изображения и предметы в ряде случаев являются предметно-символическими презентациями ключевой семантики праздника или обряда. В большинстве случаев глубинная семантика календарных праздников связана с символикой рождения, свадьбы и похорон [Морозов 1998; Морозов, Слепцова 2004], то есть с ритуально-обрядовыми формами, в которых, как уже было сказано выше, куклы и близкие к ним по смыслу и форме предметы играют очень важную роль. Для нас очень существенным является тот факт, что используемая в данных календарных обрядах кукла становится главным предметом манипуляций и зачастую не только является ядром данного обряда или праздника, но и фактически вытесняет на периферию все остальные предметные и акциональные коды. Название этой куклы становится также названием праздника и обряда, как это происходит в случае рязанского календарного обряда «Таракана хоронить» или в южнорусском обряде «Жаворонков кликать». В последнем случае привлекает внимание существенный смысловой параллелизм с описанными выше «похоронами кукушки (воробья, соловья)», в частности, устойчивый мотив «птицы, сидящей на колышке». Немаловажна тенденция к антропоморфизации этих фитоморфных фигурок, которая выводит наружу некоторые важные смысловые доминанты связанных с ними ритуально-обрядовых манипуляций.

Употребление куклы в роли игрового предмета является наиболее «очевидной» ее функцией. Существуют устоявшиеся представления об игровых предпочтениях в разновозрастной детской и подростковой среде, у детей и взрослых, в городе и деревне. Например, принято считать, что в куклы играют только девочки, что подростки предпочитают более интеллектуальные развлечения, что взрослые играют значительно меньше, а деревенские дети охотнее используют традиционный игровой репертуар.

На самом деле подобные утверждения, да и то с определенными оговорками, можно принять лишь применительно к конкретной эпохе или социокультурной среде. И в первую очередь это относится к гендерным аттитюдам, определяющим игровые предпочтения, поскольку в разные эпохи и в разных средах гендерные установки и нормы могут быть разными. Так, утверждение, что в куклы играют только девочки, требует специальных оговорок, например уточнения, что в том или ином случае подразумевается под «куклой». Если речь идет об антропоморфных (а тем более – зооморфных) игровых предметах, то необходимо признать, что вышеуказанное утверждение («в куклы играют только девочки») является неверным, так как мальчики до определенного возраста активно используют в своих играх антропоморфные и зооморфные игрушки: в XIX в. – «солдатиков», «мишек» («Teddybär»), «лошадок» и «всадников», а в ХХ в. и в наше время – фигурки, изображающие персонажей популярных детских книг, мультипликационных и киносериалов (от «буратино» и «чебурашки» до «ниндзя», «терминаторов» и «покемонов»).