Итак, перед вами письма из личного архива Ф. Р. Штильмарка. Вначале — два письма, адресованные его отцу, Роберту Штильмарку.

«Дорогой Роберт иль Роман!

Полмесяца жил я в Москве, каждый день собирался Вас навестить, но задергали, затискали делами, точнее, видимостью дел до хвори — погода плохая, сыро везде, а у меня — хроническая пневмония, ну, и плюс болезни, которые сопровождают человека сидячей работы всюду и везде. Приехал сын, и меня на машине — к тетушке в Хотьково, глянули на карту — Балашиха совсем в другом конце, сын — водитель молодой и зеленый, вот и не рискнул делать крюка, уехали домой. Первый раз я ехал этой древней дорогой — через Переславль, Ростов, Ярославль — на Вологду. Какая тихая, теперь уже обманчиво притихшая Россия! Представляю, как тут было при царе-кесаре, и зависть к предкам охватывает — жили, никуда не спешили, ничего не боялись, одного барина почитали, а теперь-то их, вон, по тыще на каждого трудящегося развелось! И все кланяться велят, и почитать их, а главное — идею, по которой они вознеслись и здравствуют.

Мой папа тоже зимогорил в Енисейске, правда, не без вины, а по причине дурной своей башки. Сейчас у меня доживает век: дети, сотворенные им с маменькой, видеть его не желают, да и мало их осталось. Поумирали, поспились.

Есть о чем поговорить нам, есть! И я непременно Вас навещу, как буду „посправней“, навещу скорее всего в октябре, что-то в первой половине, а пока удалюсь в деревню, отлеживаться после „редактуры“, далеко еще не завершенной, т. е. мною-то она сделана, но еще изд-во не начинало „работу с автором“…

Статью Вашего сына Феликса я читал в „Нашем современнике“, и она мне понравилась[83], жаль, что не довелось мне с ним встретиться во время работы над „Царь-рыбой“, впрочем, и от того уже, что я знал и видел, у меня уже раскалывается башка, а он бы, как ученый, добавил бы мне еще „материалу“… Ну, крепитесь, держитесь и прочее! Поклон Вашей Маргарите Дмитриевне, и Вам, и Феликсу от всего нашего выводка!

24 августа 1976 г.

В. Астафьев».

13 октября 1980 г., Овсянка.

«Дорогой Роберт Александрович!

Письмо Ваше нашло меня уже на родине, куда я перебрался еще в июле и, поскольку переезд в наше время и в нашем возрасте дело очень тяжелое, для начала заболел, но воздух родины не только был „сладок и приятен“, но и сух в отличие от европейского, где мело и льет с весны, то я поправился, и сейчас, осенью, легкие мои работают почти нормально. Осень здесь тоже сухая, уже морозило сегодня, градусов шесть — очень хорошо на улице. Я сажу в огороде лес и цветы, и земляки мои, привыкшие садить здесь картошку, думают, что я с катушек съехал…

Для Вас и для Феликса сообщаю адреса — 660036, Красноярск, Академгородок, 14, кв. 55, тел. 5-95-6-05 и 663081, Красноярск, п/о Овсянка, ул. Щетинкина, 26. Феликс здесь бывает часто, пусть меня найдет, необходимо повидаться.

Поклон Вашей Саше и ребятенку — я тоже на Вашей стороне — любовь, да еще поздняя — это награда судьбы.

Ваш В. П.».

Далее следуют письма Виктора Астафьева Феликсу Штильмарку. К первому из них есть пояснения самого Феликса Робертовича:

«Приводимое ниже большое письмо, во многих местах неразборчивое, вызвано замечаниями старого таежника А. Г. Костина из обского поселка Полноват. Он привел в своем письме ко мне после прочтения романа „Царь-рыба“ ряд критических высказываний, в частности, по главам „Туруханская лилия“ и „Сон о белых горах“.

Позже я очень раскаивался, что выслал их Виктору Петровичу, причинив писателю своего рода моральную травму — замечания Костина были восприняты болезненно. В. П. Астафьев был человеком предельно открытым и соответственно — ранимым. Мой отец тоже сожалел о том, что мы выслали эти недобрые замечания, и просил за них извинения».

«20 февраля 1979 г.

Дорогой Феликс!

Письмо Вашего отца я переслал Николаю Машовцу, главному редактору „Молодой гвардии“[84], предварительно переговорив с ним.

Москва меня заездила вконец, и сразу надо было в Ленинград…[85]…Фильм получился ничего. Собачку вот на съемках у них одну украли, так консультант-охотник больно горевал. Его жалко…

Ваш корреспондент Костин пусть по фильму кроет своего собрата, охотника-промысловика, человека тоже самоуверенного и „всезнающего“. Читать его, Костина, бредни, происходящие от невнимания, да и невежества ума одряхлевшего, было очень неприятно не потому, что он меня там кроет за „ошибки“, а потому, что я, автор, кажусь ему мальчишкой, которого он имеет право сечь за преднамеренную неразумность, употребляя авторитеты Толстого, Тургенева, Достоевского и не зная, что как раз этим-то стирает краски и кроет за „неточности“… такие, что Астафьеву и не снились. Что стоят… тургеневские женщины и человек во фраке, бродящий по Бородинскому полю и философствующий в разгар сражения? А страшные и „красивые“ видения Болконского Андрея перед смертью? О Ф. М. [Достоевском] и говорить нечего…

Злой, злой хоришек ваш Костин! Он слепой и предвзятый. Меня уже крыл один такой „знаток“ за рассказ „На дикой северной окраине“, не заметив даже, что рассказ этот полулегенда, полусказка, а что касается „было — не было“, то это уж такая область…

Слышал ли ты о норвежском матросе, которого волной выбросило за борт корабля, его поглотил кашалот и начал уже выделять кислоту, чтоб переварить бедолагу на говно, как кашалота загарпунили, вытащили из него матроса, и он еще очень и очень долго жил на белом свете; что касается медведей? Я однажды вообще лоб в лоб с ним столкнулся, думаю, знаю и чувствую этого зверя похлеще Костина, ибо очень внимательно и обостренно чувствую после фронта смерть; второй раз почувствовал в дурацкой охоте на медведя на вершине Кваркуш (Северный Урал) на альпийских лугах (Костин не поверит, конечно, что на Урале есть альпийские луга!), есть, есть, да еще какие роскошные…

Что касается описанного в „Рыбе“ случая, его мне поведал братец, Владимир Петрович Астафьев, проживающий по адресу г. Игарка, ул. Таежная, д. 10, кв. 5… Сестра пишет — на Новый год так загулял, так вдвоем с женой едва их в Игарке отловили, и вообще Володя — это наполовину Аким, и книга им почти вся рассказана, или, говоря книжно, „навеяна“, и он, только он, мог отпилить нос лодке, думая, что в такой „кошевке“ большой будет теплее и удобнее, и он, только он, мог так безалаберно ехать на охоту, отправляться в такой страшный путь по туруханским таежным завалам, горам и вообще натворить черт знает что, но при всем этом он человек добрый, за друга — душу отдаст и последнюю рубашку снимет. Много несообразностей и прочего есть в главе, вытекающих из характера этого человека и полного бескорыстия…