— Можно прямо сейчас. У тебя же, как я понял, каникулы…

— Не… — опять насупился Вовка. Вытянул ноги горизонтально и провертел ступнями. — Куда же я вот так-то, босиком… А если за кроссовками пойти, бабушка больше не выпустит, скажет: иди картошку чистить или посуду мыть…

— Что за церемонии! Ты же не на прием в британское посольство собираешься!.. Я в твои годы гулял босиком куда угодно и без всяких сомнений…

Вовка бросил быстрый взгляд: какие, мол, это были годы-то! До нашей эры…

— А Зинка… она дома?

— Не все ли равно? Я живу, как говорится, автономно. Если она будет к нам соваться, мы ее про-иг-но-ри-ру-ем.

Вовка Лавочкин подумал секунду и тряхнул головой с репьями:

— Тогда ладно…

2

Винцент Аркадьевич хотел вернуться прежней тропинкой. Но Вовка сказал, что есть другая, покороче. И зашагал впереди.

Шагов через сто Вовка остановился у лопуховой гущи. Винцент Аркадьевич понял: это те заросли, где он недавно увидел звезду. Он узнал место по кривому тополю, который рос неподалеку.

— Знаете, что я там смотрел? — Вовка таинственно кивнул на лопухи.

— Не знаю…

— Глядите… — Вовка встал на четвереньки и раздвинул большущие листья. Пришлось присесть рядом. В лопухах была спрятана поломанная корзина, а в ней вылизывала новорожденных щенков серая кудлатая собачонка. Она глянула доверчиво: видать, знала Вовку и не боялась.

— Она ничья… Потом, когда щенки подрастут, надо их кому-нибудь раздать, чтоб не стали беспризорными. У вас есть собака?

— Гм… У нас есть кошка Лолита, любимица Зинули. Я не думаю, что она уживется со щенком.

— Да что вы! Это неправда, что кошки и собаки враги! Они знаете как дружить могут!

— Ну… поживем — увидим…

— Ага, увидим… — Вовка задвинул лопухи.

Винцент Аркадьевич встал и чертыхнулся. Кругом все усеяно было шелухой тополиных почек, она прилипла и к светлым брюкам. Винцент Аркадьевич стал сбивать ее щелчками. На ткани оставались желтые пятнышки. Отстираются ли?

А Вовка, тот оказался облепленным тополиными кожурками с ног до головы. Они приклеились даже к щекам. “Чучело”, — усмехнулся про себя Винцент Аркадьевич.

К большой досаде, он забыл ключ, и когда оказались у двери, пришлось звонить. Открыла Клавдия. И, конечно же, уставилась на “чучело”.

— Это Вова. Он пришел ко мне в гости, — независимо сообщил Винцент Аркадьевич.

Клавдия уперлась взглядом в пыльные Вовкины ступни.

— Ноги вытирайте, я пол мыла…

Вовка послушно зашоркал голыми подошвами о расстеленную влажную тряпицу. Винцент Аркадьевич сбросил туфли и сунул ноги в шлепанцы. Взял Вовку за плечо. Все еще надеясь на мир, объяснил Клавдии:

— Вова интересуется моей трубой. Потому что у него тоже есть телескоп. Самодельный…

— Рыбак рыбака… — сказала Клавдия в пространство.

— Клавдия Винцентовна! По-моему, у вас дела на кухне! А мы займемся нашими делами. — И повел оробевшего Лавочкина к своей двери. В прихожую высунулась Зинуля. Обалдело помолчала и пропела:

— О-о! Кто к нам пришел!..

— Не к “вам”, а к Винценту Аркадьевичу.

— Ах! Ах! Ах1 Какие мы важные…

Из открытой кухонной двери на Зинулю широко светило солнце. И она была опять желтая и блестящая. Вовка сообщил с язвительным восхищением:

— Ты блестишь, как медный самовар.

— А ты… ты… как дворовый Бобик, весь в репьях!

— Да, я такой! — И Вовка глянул на Винцента Аркадьевича: мол, не слишком ли я нарушаю приличия? Тот похлопал его по плечу: все в порядке.

Вовке профессорское жилье понравилось. Он с удовольствием обозрел деревянные резные маски на стенах, большущую карту железных дорог, модель тепловоза (подарок друзей к шестидесятилетию) и стеллажи с книгами, И — конечно же! — копию картины “Рыбачьи лодки на побережье Сен-Мари”. Постоял перед ней с минуту и покивал. Оглянулся.

— Я, наверно, тоже так смог бы…

— Ты уверен?

— Ага… то есть почти… А трубу можно посмотреть?

— Конечно!

Прежде чем сесть к окуляру, Вовка внимательно осмотрел трубу снаружи. Потом — треногу. И наконец — табурет. Погладил некрашенное, но отполированное за полвека сиденье.

— Старинный?

— Не вяжется с остальной обстановкой, да? Видишь ли, это единственная мебель, которая сохранилась у меня с детских лет. Она из старого деревянного дома.

Вовка еще раз погладил табурет — с уважением.

— До сих пор крепкий…

— Да… А внучка его не любит, говорит, что слишком твердый.

Вовка оттопырил губу — молча показал свое отношение к Зинаиде Коноваловой и ее дурацким нежностям. Затем устроился на сиденье, укрепив пятки на перекладинке между ножками. И придвинулся к окуляру.

— Ух ты… — И после этого примолк минут на пять. Потом обрадовался:

— А вон моя бабушка. В окно высунулась. Наверно смотрит, куда это я провалился…

— Будут неприятности? — встревожился Винцент Аркадьевич.

— А! Не сильные. Обыкновенное дело…

И опять примолк. Надолго.

Винцент Аркадьевич сел к столу. Прочитал, что написал сегодня. Решил, что не так уж плохо. Иногда за дверью слышалось дыхание и шевеление — Зинуля. Винцент Аркадьевич и-гно-ри-ро-вал. А Вовка, видимо, просто не слышал. Шевелил трубой и облизывал губы. Долго. Наконец сообщил:

— В Коленчатом переулке ребята змея запустили, красного и желтого. А по рельсам петух гуляет. Под поезд не попадет?

— Успеет удрать.

— А бабушка закрыла окно. Наверно, на рынок ушла…

— Бабушка, конечно, серьезный объект для наблюдения. Но, знаешь ли, на Луну и планеты смотреть не менее интересно.

— Но они же ночью!

— Или вечером. Ты приходи ко мне часов в девять, когда встанет Луна. Отпустят тебя?

— Ага… Только знаете что…

— Что?

— Можно я свой телескоп с собой принесу? А то…

— Что “а то”?

— Ну… — Вовка крутнулся на табурете. Глянул виновато и честно. Глаза у него были цвета свежей сосновой коры. — Понимаете, ему обидно будет. Что я его, самодельного, бросил и убежал к настоящему.

— Приноси, конечно! Мне, кстати, любопытно, что за конструкция…

— Простая конструкция, — вздохнул Вовка. — Два стекла да две трубки… — Он встал и потер себя сзади. Видать, отсидел с непривычки.

— Отдохни, Вова. Садись вон туда. — Винцент Аркадьевич кивнул на кресло, где любила устраиваться Зинуля. За дверью задышали шумно и ревниво.