— Значит, мне следует раскрывать секреты и в то же время хранить их! — саркастически заметил Эрон, разводя руками. — Напоминает известную пьесу об императоре Стейнисе Осторожном, я нашел ее в моей «Краткой истории». Там в самом начале императору присылают медный ларец, в котором находится что-то страшно важное для всей Империи. Он поднимает ларец к звездам и произносит: «Сказать или не сказать?» Потом в ходе пьесы гибнет его флот, убивают министров, жена кончает жизнь самоубийством, враги ликуют, а он до самого конца своего правления так и не может решить, что ему делать.

— Стейнису Осторожному не хватало рассудительности.

Эрон нервно поправил шлем. Кольца датчиков на его пальцах регистрировали сопротивление кожи.

— Ригон говорил мне, что молодые люди умнее стариков. Значит, я умнее тебя? Наверное, он дурачил меня.

— Вот именно. Как бы мы, молодые, ни пыжились, по части рассудительности старики дадут нам сто очков вперед. Юноша размахивает мечом направо и налево, не разбираясь. Мастер, конечно, может показать ему некоторые приемы, но научить по-настоящему, как и когда ударить, способен только опыт. Предположим, ты нашел истину где-нибудь под камнем, и никто больше ее не знает. Станешь ты говорить о ней или промолчишь? Здесь нужна именно рассудительность, нужна мудрость. А возможно, ты выставишь на свет лишь ее кусочек, а остальное спрячешь? И какая часть истины может быть использована против тебя? Только мудрость способна дать ответ. Под давлением обстоятельств ты можешь солгать. Ложь будет иметь последствия. Какие? Будет это ложь во благо или во зло? Все очень и очень непросто. Выбалтывать же все и всегда из принципа — ложная простота, так же как если ты все и всегда держишь в секрете.

— Ладно, хватит пережевывать! Я хочу делать дело, а не выслушивать твои бесконечные лекции. Мы уже на месте?

Эрон показал на стекло кабины, по-прежнему молочно-белое.

— Если ты делаешь дело, — язвительно произнес наставник, — то не мешает знать, как его делать правильно.

— Когда я стану психоисториком, то буду знать!

Мурек улыбнулся:

— И сохранишь при этом рассудительность двенадцатилетнего?

— Вопрос с подвохом, — уклончиво сказал Эрон. Взглянув на слепые окна кабины и фото ребенка на приборной доске, он наклонил голову и прислушался. — Мы начали делать круги. Я чувствую это и без пама.

— Мы уже на месте, но не сядем, пока я не дам команду.

— Я что, еще не успокоился?

— Уже почти. Послушай меня, Эрон. Когда отказывают правила, все, что у тебя остается, — умение рассуждать. Ничто не убьет тебя быстрее, чем комбинация неверных правил и отсутствия рассудительности. Заметь, ни одно правило не может быть применимо к любым ситуациям. Это относится и к правилам насчет секретности. — Он взглянул на экран физиодетектора. — Как ты себя чувствуешь?

Эрон прислушался к своим эмоциям.

— Отлично. Я только что вынес суждение двенадцатилетнего: ты не злобный великан. Извини, что я приударил за Немией.

— Значит, у тебя есть правило, которое указывает, когда надо извиняться? — криво усмехнулся Мурек.

— Ну как, я достаточно спокоен?

— Судя по прибору, успокаиваешься.

— Значит, мы можем садиться?

— Погоди, есть еще один, последний момент. Мы много говорили о секретах, и ты сильно облегчил свою совесть. Очень хорошо. Это было необходимо для успеха операции. — Мурек дал команду на посадку. — Но я еще хочу задать тебе головоломную задачку, чтобы ты подумал над ней по дороге в Азинию и там, в ее древних стенах. Она как раз на тему секретов и рассудительности.

— Ты никогда не упустишь случая завершить лекцию какой-нибудь задачкой! Может, попробуешь хоть иногда без этого обходиться, чтобы больше походить на нормального человека?

— В то время как ты перестанешь быть человеком, превратившись в психоисторика…

Эрон дружески пихнул его:

— Ладно, давай! За тобой последний выстрел. Еще один я выдержу.

— Психоисторики дают обет служить человечеству. Они клянутся, что сохранят в тайне свои методы предсказания будущего, и при том исходят из того, что эти методы, будучи обнародованы, потеряют силу и наступит всеобщий хаос, так?

— Да, верно.

— Вот пример: если преступник знает, что на месте преступления будет полиция, то он совершит преступление в другом месте, а полиция, зная, что он знает… в общем, все очень запутывается. — Мурек повернулся, снял с Эрона шлем и датчики и посмотрел ученику прямо в глаза. — Есть одно очень неприятное побочное следствие этой «благородной» клятвы хранить тайну: сообщество психоисториков представляет собой элиту такую же самовластную, как старый императорский двор, а мы, как низшие существа, зависим от их милости, на которую никак не можем повлиять. Но — и это очень большое «но» — обет хранить тайну ты должен будешь принять до того, как станешь психоисториком и будешь знать достаточно, чтобы принять сознательное решение, и потому твоя клятва будет вынужденной, а не добровольной.

— А ты хочешь, чтобы я не торопился и принял решение потом?

— Это не мое дело, я только веду машину.

Мурек нажал что-то, и стекло кабины вновь стало прозрачным. Они пикировали прямо в узкую горную долину. Эрон едва успел оглянуться вокруг, как аэрокар уже приземлился и вкатился в ангар.

— Но они не примут меня, если я откажусь давать клятву!

— Скорее всего нет.

— Я могу сделать вид…

— В этом нет необходимости. Любой обет можно потом, по зрелом рассуждении, пересмотреть — если, конечно, ты к тому времени не станешь рабом принятых правил.

Колпак кабины открылся. Перед ними на полосатом черно-желтом полу ангара стоял Ригон. На его татуированном лице играла сияющая улыбка. Протянув руку, он помог мальчику спуститься.

— Где мы? — спросил Эрон, нетерпеливо оглядываясь и пытаясь что-то рассмотреть, пока высокие двери ангара окончательно не захлопнулись.

— Тебе это знать ни к чему, — ответил Мурек, провожая его по боковому коридору к шахте левитатора. — Необходимый секрет, — усмехнулся он.

Поднявшись наверх, все трое сняли одежду и прошли сквозь очищающий барьер, после чего их тела обволокли специальные стерильные костюмы. Операционная была освещена тусклым красным светом — более высокие частоты могли повредить чувствительные квантронные компоненты. Усадив Эрона в кресло, с него осторожно сняли пам, затем подключили мозг мальчика к единой информационной сети, объединявшей все приборы в комнате. Никто не произнес ни слова — впечатление было, что эту процедуру он проходил ежедневно. Ригой надел огромные рабочие очки. Что касается Мурека, то он, по-видимому, присутствовал лишь для того, чтобы присматривать за своим беспомощным учеником. Как и прежде, с Немией, Эрон заметил, что его ощущения, более не контролировавшиеся памом, резко обострились, хотя на этот раз, в отсутствие эротического возбуждения, он был гораздо спокойней. Контуры машин казались слишком резкими, цвета — слишком насыщенными, движения роботов, которые передвигали и поворачивали его странно чужой пам, — слишком отточенно-угловатыми. Показания на экранах приборов, о назначении которых он теперь не мог и догадываться, были наполнены таинственным мистическим значением.