Никогда еще я не сталкивалась со столь отвратительными условиями жизни для белых людей, даже в Шанхае. Увидев из окна вагона Сидней, я решила, что Австралия — цивилизованная страна, но, судя по всему, ошибалась. Руководство лагеря наверняка знает, к чему может привести такая антисанитария. По дороге в лагерь мы останавливались обедать на армейской базе в Дарвине, и я уже начала подозревать, что Ирина подхватила там что-то похуже гриппа, гепатит, например, или даже холеру.

Я услышала голоса, доносившиеся из душевой, и заглянула внутрь. В кабинках, сколоченных из ржавых и дырявых листов жести, было чисто. Душ принимали две женщины с детьми. У меня было такое плохое настроение, что я забыла о стыдливости, сдернула с себя ночную рубашку, ступила под жалкую струйку воды и заплакала.

За завтраком страх во мне окреп. Нам подали сосиски, ветчину и яйца. Несколько человек обнаружили в своих порциях личинки; одной женщине стало плохо, и она выбежала за дверь. Я не стала есть мясо и только выпила стакан кислого чаю с тремя ложками сахара и съела кусочек хлеба. Польки, сидевшие за соседним столом, пожаловались на качество хлеба одному из работников столовой, австралийцу. На вопрос, почему хлеб так плохо пропечен, он лишь пожал плечами и сказал, что, мол, какой хлеб привозят, такой они и подают. Китайский хлеб, который я ела в Харбине, был намного более вязким, поэтому меня это не удивило. Честно говоря, меня больше беспокоило, насколько чисто было в кухне и знакомы ли повара с таким понятием, как гигиена. Мои волосы свисали с головы безжизненными прядями, а тело пропиталось запахом шерстяного одеяла. Как же я опустилась! Год назад я была молодой женой, жила в прекрасной квартире, мой муж был управляющим самым шикарным ночным клубом в Шанхае. А теперь я стала беженкой, и эта разница чувствовалась здесь намного острее, чем на Тубабао.

Когда я вернулась из душа, Ирина спала, поэтому я обрадовалась, что смогу привести себя в порядок, прежде чем она увидит меня. Я дала себе слово, что никогда не буду при ней жаловаться на условия жизни в Австралии. Мне не хотелось, чтобы она винила себя за то, что я поехала с ней, хотя это и было мое решение. Я подумала о Дмитрии и его жизни в Америке и почувствовала, как застучало в висках. Но, к своему удивлению, и заметила, что мои мысли быстро переключились на Ивана. Как бы он повел себя в такой ситуации?

В помещение вошел мужчина в военной форме и направился к подиуму. Он поднялся по ступенькам, подождал, пока наступит тишина, и, похлопав себя по боку картонными листами, которые держал в руке, кашлянул в кулак. Только когда внимание всех было обращено к нему, он начал говорить.

— Доброе утро, дамы и господа! Добро пожаловать в Австралию, — сказал он. — Меня зовут полковник Брайтон. Я начальник лагеря.

Он положил на пол картон, взял первый лист и поднял его так, чтобы всем было видно, что на нем изображено. На листе картона большими аккуратными буквами было написано его имя.

— Надеюсь, те из вас, кто понимает по-английски, переведут мои слова своим товарищам, — продолжил он. — К сожалению, мои переводчики сегодня утром заняты другими делами. — Он улыбнулся в густые темные усы. Его форма была для него слишком тесной, поэтому он походил на маленького мальчика, которого плотно укутали в одеяло.

До того мгновения, как полковник обратился к нам, мой приезд в Австралию казался мне каким-то сном. Но когда Брайтон начал говорить о контактах содружества со службой по трудоустройству и о том, что мы должны быть готовы выполнять любую работу, даже если посчитаем ее ниже своего достоинства (иначе как возместить затраты государства на нашу доставку в Австралию?), я в полной мере осознала всю важность принятого мной решения. Я смотрела на обеспокоенные лица собравшихся у подиума людей и думала о том, как восприняли выступление полковника те, кто не понимал по-английски? Было ли им в те минуты еще тревожнее, чем мне, или, наоборот, у них и запасе оставалось несколько секунд неведения и они могли надеяться на какие-то улучшения?

Сжав кулаки, я попыталась вникнуть в смысл лекции полковника, говорившего об австралийской валюте, о государственной и политической системах, об отношении с британской монархией. Затрагивая новую тему, он каждый раз поднимал карточку, иллюстрирующую основные положения. Свое выступление Брайтон закончил словами:

— И я настоятельно рекомендую всем вам — и молодым, и пожилым, — пока вы находитесь здесь, приложить все силы к изучению английского языка. От знания языка будет зависеть ваш успех в Австралии.

После этих слов наступила мертвая тишина. Но полковник лишь улыбнулся в усы, как добрый Дедушка Мороз.

— И кстати, мне кое-кого нужно видеть, — сказал он, заглядывая в свою записную книжку. — Может подойти ко мне Аня Козлова?

Услышав свое имя, я удивилась. Почему меня выделили из трех сотен вновь прибывших? Я направилась к полковнику, лавируя между рядами столов и заправляя волосы за уши. Признаться, в первое мгновение я подумала, уж не случилось ли что-нибудь с Ириной. Полковника уже окружила толпа людей.

— Но мы хотим жить не в сельской местности, а в городе, — настойчиво твердил один мужчина с повязкой на глазу.

Нет, подумала я, с Ириной все в порядке. Тогда, может, Иван узнал, что мы в Австралии, и попытался связаться с нами? Однако от этой мысли я тоже отказалась. Корабль, на котором уплыл Иван, направлялся в Сидней, но он говорил, что собирается сразу же пересесть на поезд и уехать в Мельбурн. У него было достаточно денег, чтобы жить не в лагере.

— Это вы Аня? — спросил полковник, когда заметил, что я дожидаюсь его в сторонке. — Пожалуйста, следуйте за мной.

Полковник энергично двинулся в сторону административного здания, и мне пришлось чуть ли не бежать, чтобы не отстать от него. Мы проходили мимо жилых корпусов, кухонь, прачечных и почты, и я поняла, каким на самом деле большим был лагерь. По дороге полковник рассказал, что раньше здесь стояли армейские части и что по всей стране множество бывших солдатских казарм теперь используется для поселения мигрантов. Мне не терпелось узнать, зачем он позвал меня с собой, но его светская болтовня успокаивала: значит, ничего серьезного не случилось.

— Итак, вы, Аня, русская. Откуда?

— Я родилась в Китае, Харбине. Я никогда не была в России, но долго жила в Шанхае.

Он поправил картонки, которые нес, прижимая локтем, и недовольно покосился на разбитое окно в одном из домиков.

— Сообщите в хозяйственный отдел, — велел он сидевшему на ступенях мужчине и повернулся ко мне. — Моя жена — англичанка. Роуз много читала о России. Она вообще много читает. Где вы, говорите, родились? В Москве?

Я не приняла близко к сердцу его невнимательность. Полковник был ниже меня ростом, у него были глубоко посаженные глаза и залысины. Морщины на лбу и маленький носик придания и его лицу комичный вид, хотя осанка и манера говорить вызывали уважение. В общем, он был приятным человеком, серьезным, но не черствым. Брайтон упомянул, что в лагере проживают больше трех тысяч человек. Как он мог помнить всех?