Нельзя не заметить, что строгие демократические порядки приобретения охотничьего оружия начисто отбили у коварных террористов желание использовать его в противозаконных целях. Киллеры, убивают дилеров и менеджеров, брокеров и риэлтеров чаще всего из пистолетов, а также из снайперских винтовок и лучших в мире автоматов Калашникова, реже из завалящих «скорпионов» и «узи». Значит поставлен высокий барьер и протестовать не приходится. Поэтому иногда мне даже хочется ощутить себя в центре борьбы с терроризмом и снова купить охотничье ружье.

А что было в тоталитарные суровые времена? Гражданские права жестоко ограничивались. Чтобы купить охотничье ружье требовалось предъявить охотничий билет. Демократические вольности вроде справок психиатра и нарколога и разрешений милиции на ружье никто ввести не догадался. Поэтому я просто зашел в охотничий магазин и попросил показать ружья.

— «Тулку»? «Иж»? — спросил продавец.

Поскольку определенных пристрастий к ружьям у меня не имелось, я решил задачу просто:

— Покажите оба.

— Калибр? Шестнадцать или двенадцать?

«Тулка» шестнадцатого калибра мне понравилась сразу своим элегантным изгибом курков, тонкой ухватистой шейкой ложа. Но окончательно прельстило другое. В паспорте ружья сообщалось: «Ружье имеет тройное запирание, осуществляемое поперечным болтом „Гринера“ и рамкой затвора „Перде“. Гринер — черт с ним, одного Гринера я даже знал лично, но вот рамка Перде меня очаровала сразу. О другой рамке я уже не мог и мечтать.

— Беру «тулку», — сказал я. — Рисуйте чек.

Тогда же приобрел я и припасы — металлические гильзы, дробь, порох, устройство для снаряжения патронов с названием Барклай. Название это не только ласкало слух в той же мере, как «рамка Перде», но еще и воскрешало в памяти имя полководца из русской военной истории. Шик и блеск!

И все же, оставаясь стрелком, настоящим охотником я не стал. Что-то не позволило получать удовольствие от стрельбы по живым существам. Куда больше эмоций мне доставляли точные попадания в центр спортивной мишени.

Однако время, проведенное в кругу охотников, позволило мне наблюдать интересных людей, память о которых я пронес через многие годы, и могу о них рассказывать сколько угодно. Но в этот раз расскажу только о двух — майоре Зенкове и капитане Никише Кузнецове.

— Завтра едем на охоту, — объявляет командир полка офицерам. — Думаю, будет справедливо, если каждый захватит по бутылке.

Замполит тут же возражает:

— Прошлый раз, товарищ полковник, брали по бутылке и потеряли ружье.

— Тогда берем по две, — дает поправку командир.

— Когда брали по две, — вступает в обсуждение начальник штаба, — некоторые охотники не сумели найти машину.

— Все, товарищи офицеры, — подводит полковник итог, — Берем по три бутылки. Ружей не брать, из машины не выходить. Уезжаем в семь.

Зенков был первым, кого я сразу заметил на общем построении дивизиона.

В послевоенные годы армия изрядно поизносилась. Офицерские шинели, не говоря уж о солдатских, походили на серые дерюжки, которые приходилось носить, хотя по срокам они выслужили все возможное и подлежали замене. Купить ткань и сшить за свой счет новую шинель в гарнизоне возможности ни у кого не было из-за отсутствия тканей в продаже.

Ленинградец Зенков, побывав в очередном отпуске, вернулся из северной столицы в новенькой шинели, сшитой из прекрасного темно-серого офицерского сукна. В нашем гарнизоне такая была только у командира дивизии генерала Ягодина, но у него она как и у всех выглядела изрядно поношенной. Потому некоторые подполковники, не знавшие Зенкова лично, при встрече с ним козыряли первыми — черт знает, что за птица этот майор в такой шикарной шинели, а наживать неприятности никому не хотелось.

Зенков командовал учебной батареей, где готовили сержантов для артиллерийских подразделений дивизии. Сам майор был настоящим воякой, как и большинство из офицеров дивизии, начавших войну на Западе и окончивших ее в Манчжурии.

Зенков прошел всю Европу и в качестве трофеев вывез оттуда экзотические слова для выражения эмоций. Русский мат он принципиально не употреблял. Самым слабым ругательством в его словаре было финское «Перкеле!», посильнее — польское «Пся кжев!», забойно звучало венгерское «Фа соль!» в переводе обозначавшее загадочный «деревянный член».

Произнесение этих слов Зенковым с разной степенью накала никого не обижало: попробуй оскорби русского, сказав ему «Фа соль!», а вот собственное раздражение чужие слова ослабляли и надежно компенсировали душевное равновесие.

Первый осенний долгожданный выезд на охоту произошел в дождливый сумрачный день. Дождь, даже небольшой в том краю создавал автомобилям немало трудностей. Дороги в степи грунтовые. А основа у грунта каменистая, твердая: бери в степи по компасу азимут и дуй по прямой вперед, сокращая время и расстояние. Но это в сухую погоду. В дождь все иначе. Вода быстро скапливается на поверхности, не имея возможности пройти глубоко в почву. Глинистый слой размокает и превращается в жидкую смазку, то и ело заставляя колеса машин буксовать. Вот и с нами случилась неприятное. На пути к заветному озеру, где предполагалось охотиться на перелетную птицу, в небольшой пологой лощинке мы сели в грязь.

Что ни делал шофер, машина не могла сдвинуться с места. Ничего подходящего, что можно подложить под колеса, в степи не было. Редкие шары перекати-поля, которые мы сумели собрать, буксовавшее колесо превращало в жалкие ошметки и выбраться из грязи не представлялось возможным, хотя все мы дружно толкали машину вперед.

— Перкеле! — в какой-то момент воскликнул Зенков. — Мы так никогда не вылезем!

Он стал быстро расстегивать пуговицы, сорвал шинель с плеч и бросил ее под буксовавшее колесо. Чудо-шинель шлепнулась в лужу. Протектор колеса подхватил ткань, хищно рванул ее на себя. Машина взревела и вырвалась из лужи.

Прекрасное творение портняжного искусства, завезенное в степь из Ленинграда, осталось лежать в грязи. Колесо сжамкало ее, перемазало в глине, превратило в мокрую поганую тряпку, нагнуться за которой Зенков даже не счел нужным.

Мы поехали дальше, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Никто не догадался пожертвовать своей старой заношенной шинелишкой во имя общего дела, и только в Зенкове страсть к охоте взяла верх над другими соображениями и чувствами. Все понимали — он ради нас совершил подвиг, близкий к броску на вражеский пулемет.

Тем временем зима катила в глаза и без шинели вступать в нее было невозможно. Лютов отдал распоряжение и майору Зенкову выдали прекрасный белый овчинный полушубок армейского образца, еще не бывший в носке. И снова в строю дивизиона майор стал выделяться ярким белым пятном.

В первый же морозный день Зенков с ружьецом отправился в степь, поискать удачи. И она явилась ему в лице корсака — степной лисицы, красивой и быстрой.