Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Давьян простоял так около минуты и прищурился, разобравшись в происходящем. У каждого костра обнаружилось по одному солдату без шлема – эти только надзирали за действиями других. Командиры, по всей видимости, но как много их было! Мальчика пробрал озноб. Вся картина внушала… беспокойство.
Не сон ли это? Он ощущал исходящее от земли дневное тепло, воздух сушил ему легкие. Давьян с силой ущипнул себя за запястье и поморщился от боли.
Нет, не сон. Он в самом деле здесь.
Вдруг он заметил высокого воина без шлема, уверенно шагавшего между кострами. Там, где он проходил, движение замирало: даже те, кто, казалось бы, не мог его видеть, бросали свои дела, обернувшись к нему. За ним оставался след напряженной тишины. Воин остановился посреди лагеря и поднял руку: все солдаты по этому знаку вскочили на ноги, подступили к нему, забыв обо всем. Волнение, предвкушение стало почти осязаемым.
Генерал, как назвал его про себя Давьян, выждал, пока все взгляды обратились к нему. У него было жесткое лицо, рассеченное скрещивающимися шрамами. Черные волосы длиной до плеч были стянуты на затылке.
Он хладнокровно оглядел своих людей. Взгляд был жестким и гордым.
– Две тысячи лет, – заговорил он громко, чтобы слышали собравшиеся перед ним, и покачал головой. – Слишком долгий срок.
Среди солдат прошел согласный ропот, но генерал, вскинув руку, немедленно заставил их умолкнуть. Он подтянулся, став еще более прямым и гордым. И закричал так, что слышать могли уже все:
– Две тысячи лет наш народ дожидался справедливости. Две тысячи лет борьбы за жизнь, две тысячи лет жертв. И наконец наше время пришло. Мы вырвались из тюрьмы. Наконец мы готовы встретить лицом к лицу старинного врага, и вы, невредимыми преодолевшие илшару, воистину достойны этой битвы.
Все вы знаете меня или знаете, кто я. Мое имя – Андан Маш’аан, сразивший Лих’каага, второй меч Данариса. Я верю в меч у себя на поясе и в своих соратников. Я верю в замысел Защитника и в нашу решимость исполнить его.
Он обвел их яростным взглядом, заставившим Давьяна отшатнуться назад.
– Ими, и своим именем, своею честью, самой своей жизнью я клянусь вам в одном. Когда мы исполним свое дело, эта страна будет гореть. Ее реки потекут кровью. Ее армии станут прахом под нашими ногами. Ее женщины возопиют, а дети зарыдают.
Он поднял меч, выкрикнув с огнем в глазах:
– Андарра падет! Мы отомстим!
Согласный рев накатил волной, громом отдался в ушах Давьяна.
* * *
Вопреки предвечернему зною, Давьяна пробрал озноб. Дорога пропала, лес стал густым, почти непроходимым, и под конец дня они едва ползли, прорубаясь вперед и вверх сквозь вековую дикую чащу. Было в этом лесу что-то пугающее: тени ползли и двигались, не следуя движению самих ветвей, и со всех сторон чудились устремленные на них взгляды. Стволы, толстые и перекрученные, нависали, словно гневаясь на вторгшихся чужаков. Не пела ни одна птица, и звериных шорохов Давьян не слышал с самого утра.
Он никому не рассказал о странном ночном видении, даже Вирру. Все утро он уговаривал себя, что это пустое, что сон вызван разговорами Териса о грозящей из-за Рубежа опасности – но в глубине души знал, что обманывает себя. Он помнил все подробности как живые. А снов никогда не запоминал.
Как ни старался Давьян отстранить это знание, он понимал: увиденное было прозрением.
Он готов был радоваться трудностям пути – те помогали отвлечься. После Триндара его мысли слишком часто обращались к Аше. Ее лицо, ее улыбка вставали перед глазами, и тогда он стискивал зубы до свирепой неотступной боли.
Он тосковал по ней. Никогда ему больше не поговорить с ней, никогда не признаться в своих чувствах. Не отступала и глубокая скорбь по госпоже Алите, Талену и остальным, но мысль об Аше была больнее, острее.
Он поднял глаза на Териса во главе отряда. Тот, срубив еще несколько лиан, вырвался на обрыв и остановился, обернув к спутникам изрезанное шрамами лицо. Облегчение на нем смешивалось с тревогой.
– Мы на месте, – провозгласил Терис.
Давьян, выбравшись на край скалы, округлил глаза: открывшееся зрелище заставило его забыть все тревоги. Они стояли над крутым, почти отвесным спуском; разбитая лестница резко уходила вниз, кажется, к маленькому селению. На его улицах не видно было никакого движения, дома стояли пустыми скорлупками, в каждом недоставало крыши или хотя бы стены. Тишина в меркнущем свете наводила жуть.
За домами земля резко срывалась в пропасть: даже сюда из нее доносился далекий грохот воды. Давьян знал: если подойти к краю пропасти и склониться над ней, в глубине откроются белые от пены воды реки Лантарк.
Перекинутый через ущелье мост скрывался в густом тумане через сотню шагов. Белый камень поблескивал в последних лучах дня; ни трещины, ни стыка не видно, словно мост был высечен из одной огромной глыбы. Даже издали он выглядел достаточно широким для пятерых в ряд, если не шире. Под его длинным пролетом Давьян не увидел опор. Сколько хватало взгляда – плавный ровный изгиб.
Но смутил его туман – неестественно густой и темный, повисший занавесом посреди пропасти, он пожирал гаснущий свет, распространяя на все зрелище холодную мрачность. Всматриваясь, Давьян понял вдруг, что различает в нем смутные формы – самые верхушки домов и других городских строений. Если бы не они, он готов был бы поверить, что между двумя краями ущелья – пустота.
– Дейланнис, – с трепетом прошептал рядом Вирр. Терис сошел с коня.
– Лошадей придется оставить, – с сожалением сказал он.
– Они же погибнут! – возмутилась Дезия.
– Вполне могут вернуться на дорогу, – Терис указал на своего жеребца, который тихо ржал, закатывая глаза, чтобы не видеть города внизу. – Животные что-то чувствуют и стараются поскорее уйти из этих мест. К тому времени как это чувство перестанет их гнать, они окажутся в населенных местах, где их найдут люди.
Дезия как будто хотела заспорить, но новый взгляд на узкие раскрошившиеся ступени удержал ее. Все принялись расседлывать коней, забирать себе воду и продовольствие, сколько могли унести. Терис наскоро покормил коней и шлепнул каждого по крупу, отсылая прочь. Он был прав: животных не пришлось долго уговаривать – они рысцой двинулись обратно по проложенной людьми тропе через чащу.
Люди же стали осторожно спускаться по ступеням, выбитым прямо в камне обрыва. Лестница была узкой и крутой: Давьян не позволял себе отрывать взгляда от спуска, осторожничал, чтобы не оступиться. Трещины в камне давным-давно заплели травы и бурьян; лестничные пролеты, некогда тщательно продуманные, теперь были засыпаны каменной крошкой, так что спуск делался опасным предприятием.
Наконец они благополучно оказались у подножия. Грохот Лантарка здесь слышался громче, но в остальном воздух был неестественно тих. Солнце скользнуло за горизонт, и темные пустые туши домов мрачно смотрели на шествующий по узким улицам отряд. Порыв ветра изредка хлопал чудом удержавшимся на петлях ставнем, и тогда каждый, поежившись, беспокойно оглядывался.
