такие дни. Даже когда папа был не на работе, на которой обычно пропадал по несколько месяцев, не появляясь дома, – даже тогда дни, подобные этому, случались очень редко.

Она сидела у папы на коленях, разглядывая непонятное драже, высыпанное ей на ладошку. Слушала о том, что теперь эти конфетки можно есть каждый день и даже нужно. На вкус они были не очень приятные, но папе так редко удавалось принести ей конфеты. Она послушно ела их каждый день, чтобы не расстраивать его.

К тому же он и так был чем-то расстроен.

В эту ночь она заснула рано и не слышала, как отец в гневе разбил фарфоровую вазу, подаренную бабушке. Она теперь спала очень крепко, потому что сильно уставала к концу дня.

* * *

– Папа, я заболела? – спросила она прямо, когда они гуляли по парку в очередной раз.

Он взял ее на руки и заботливо посмотрел в глаза.

– Да, ласточка моя, – сказал он. – Но это пройдет. Через неделю ты ляжешь в больницу, и я буду приносить тебе персики каждый день.

– Не хочу в больницу. – Она упрямо поджала губки. – Я хочу ходить в школу. Там все мои друзья,

– В больнице у тебя тоже появятся друзья, – утешил ее папа. – Там много других детей. У тебя появятся новые, хорошие друзья.

– Если ты хочешь этого, папа…

– Хочу, ласточка. Послушай меня, и все будет хорошо.

Она ничего не ответила, просто обхватила его шею руками.

* * *

Папа выполнил обещание. Он и в самом деле приходил в больницу каждое утро и подолгу ждал, когда закончится сеанс под капельницей.

Но других детей там почти не было. Она лежала в палате совсем одна, подолгу глядя в потолок или рассматривая пустующие застеленные кровати. Лишь в палате напротив жили двое мальчишек, с которыми иногда доводилось сталкиваться в коридоре. Каждый раз она смеялась, глядя на их пухлые щеки, усеянные непонятными синими точками.

Смеяться она перестала, когда однажды в зеркале увидела такие же следы на своем лице.

– Что это такое, папа? – спрашивала она, крутя персик в руках.

Папа осторожно присел на край постели и погладил ее по волосам, густым и волнистым.

– Такое иногда бывает, ласточка, – ответил он, о чем-то беспокоясь. – Это из-за твоей болезни. Потерпи немного, малышка. Скоро я заберу тебя домой, и ты снова станешь такой, как раньше.

Она улыбнулась и прижалась к нему. Папа поцеловал ее в лоб, проведя рукой по голове.

«Ласточка» не заметила, как изменилось лицо папы.

Прядь ее волос осталась у него в руке.

* * *

Доктор в белом халате поставил подпись на какой-то бумаге и вручил лист взволнованным родителям одного из мальчишек.

– Острая, – произнес он с сожалением.

Мальчик посмотрел на девочку, сидящую напротив. Слез со стула и ушел с родителями. Его друг болтал ногами, внимательно глядя на врача.

– Острая, – сказал доктор, протягивая другой листок его матери, которая закрыла лицо уголком накинутого на голову платка. Она вывела сына в коридор, и дверь за ними захлопнулась.

Папа медленно встал, глядя на доктора. Увидев лицо врача, он все же подошел к столу и принял третий бланк.

– Хроническая, – услышала девочка странное слово.

Папа чуть не смял бумажный лист в кулаке. Подойдя к дочери, он поднял ее на руки.

– Пойдем, ласточка, – сказал он. – Еще несколько дней в палате, и ты вернешься домой.

Она ничего не ответила. Ей очень хотелось домой, и ради этого она была готова на все. Даже вытерпеть в палате еще несколько дней.

Она не знала, что теперь одиночество только усилится – обоих мальчишек забрали по домам. Она кусала маленькие пальчики от горькой мысли, что так и не успела с ними подружиться.

* * *

– Папа! – рыдала она. – У меня кровь идет из зубов!

Отец опять прижал ее к себе. Его грудь вздымалась и опускалась все чаще. Объятий было явно недостаточно. Девочка продолжала плакать, зарывшись в его плечо, не обращая внимания на то, что от этого кости начинали болеть еще сильнее. Она не понимала, что с ней происходит. Папа часто пытался ей это объяснить, и она уже запомнила его слова наизусть. Но все равно не понимала их значение.

В тот вечер они вышли в парк позже обычного. Стояла ранняя осень, но она все равно носила теплую курточку, поскольку ее знобило, и шапку, скрывающую остатки волос.

– Девочка моя, – начал отец. – Я хочу, чтобы ты знала. Я тебя очень люблю.

– Я тоже люблю тебя, папа, – ответила она честно и не задумываясь.

Он присел перед ней и посмотрел в лицо.

– Выслушай меня очень внимательно, – сказал он. – Твоя болезнь оказалась сильнее, чем все мы думали. И я решил бороться с ней по-настоящему. Но для этого мне нужна твоя помощь.

Она кивнула.

– Я сделаю все, что ты хочешь, – сказала она. – Я очень хочу выздороветь.

– Тогда забудь все, что было раньше. Забудь о своей болезни, ласточка. С этого дня твоя жизнь начинается заново. У тебя будет новое имя.

– Новое имя? – Она раскрыла большие, красивые глаза.

– Да. Имя, которое будем знать только мы двое, да и твои самые близкие друзья, если захочешь. Я буду звать тебя Литера.

– Литера, – повторила она.

– Теперь все, что произойдет с тобой, будет относиться к Литере. Ты можешь наполнить свою жизнь любыми мыслями и событиями. Любыми, какими захочешь. Чем станет история Литеры – решать только тебе.

– Как здорово! – сказала она с восхищением. Папа поцеловал ее в порозовевшую щеку.

– Теперь все будет по-другому, – сообщил он. – Это не Литера будет сидеть и тихо болеть, а другая девочка. Литера будет бороться с болезнью и победит ее.

– А что будешь делать ты?

– А я, – вздохнул папа, – снова уеду на работу.

– Зачем? – Девочка встала на месте, и отец повел ее к выходу из парка.

– Ну, ты же не одна будешь бороться с болезнью. Я буду тебе помогать. Надо зарабатывать деньги на твое выздоровление. Хорошо?

– Хорошо, папочка.

Они шли домой, и девочка крепко держалась за руку самого сильного человека в мире.

«Я Литера, – восторженно думала она. – Литера, Литера…»

* * *

Тянулись долгие, однообразные дни.

Литера не думала о болезни. Болезнь этого не заслуживала. Литера больше не собиралась отдавать ей ничего из того, что было в ее власти. Свое время, настроение, мысли, мечты. Папа был прав: девочка, грустно смотрящая в зеркало и думающая только о том, что больна, осталась в прошлом. У Литеры больше не имелось ни времени, ни