Знает ли он что-либо о галицийской резне? Для жителя дворца на Английской набережной он слишком осведомлен. Газеты доставлялись цесаревичу выборочно и лишь те, которые цензурировал прежде граф Строганов. Константин Петрович не поддержал приглашения к беседе, пользуясь тем обстоятельством, что цесаревич не обратился к нему прямо. Тем дело тогда и кончилось. Но только на тот момент, а не вообще. После официального начала восстания цесаревич довольно долго не виделся с Константином Петровичем, а увидевшись и отлично зная, как относится наставник к англичанам и английским законам, с непроясненным чувством и без всякого на то повода произнес:

— Польша желает захватить русские области и превратить Россию в азиатскую державу. Британская палата общин демонстрировала против России по случаю польского дела.

И опять Константин Петрович промолчал, лишь разведя в стороны мясистые ладони. Прямого вопроса нет — ну и ладно.

— Вас слишком тревожит польский конфликт. Граф Строганов вряд ли разделил бы ваше волнение, — все-таки решился прибавить Константин Петрович.

Цесаревич обладает переменчивым и неустоявшимся характером, но чувство последовательности и настойчивость в ограждении русских интересов — сильная и привлекательная черта его настроений.

— Государь получил депешу из Берлина. Между Горчаковым и Бисмарком идет интенсивный обмен мнениями. Не вся Европа, слава богу, на стороне поляков. Демонстрации на улицах Варшавы пугают Германию. Бисмарк, конечно, желает, чтобы Россия отказалась от Польши, и уверяет, что через три-четыре года, если мы уйдем оттуда, он германизирует Привислинский край. Вы верите в подобную возможность, Константин Петрович?

— Я верю в господа Бога и в мудрость государя. Но я также знаю, что отделение от России Царства Польского и лишение государя польской короны с неизбежностью поставят вопрос о судьбе народов и территорий Литвы, Белоруссии и Малороссии. Никакой русский не согласится с распадом родины и прав будет, когда воскликнет: «Отечество в опасности!» Вот только как возникшую опасность ликвидировать — мечом или дипломатически?

— Скажите, Константин Петрович, как думает большинство русского общества — по-вашему или иначе? В ослаблении власти винят моего дядю. Особенно недоволен Михаил Николаевич Муравьев. Когда поезд с дядей проезжает Вильно, то на дебаркадере Михаила Николаевича нет. Он, как палата общин, демонстрирует против якобы предательской политики наместника и варшавского окружения. Это выпад Муравьева против лучших людей России. Ведь государь отдал Польше самые замечательные наши умы!

Действительно, в Варшаву вместе с великим князем Константином Николаевичем отбыли Милютин, Самарин, Соловьев, Набоков, Черкасский и масса их помощников — цвет русской реформации. Прощенный декабрист есть прощенный декабрист. Вор прощенный, жид крещеный, конь леченый — одна цена.

— И что же?!

Константин Петрович выжидательно взглянул на цесаревича.

— А то, что происками Бисмарка исконные русские земли стали предметом международно-правовых соглашений и дипломатических переговоров, что недопустимо хотя бы потому, что лорд Пальмерстон, старый и коварный наш недруг еще с времен Крымской войны, и бонапартовское охвостье приветствуют переговоры, которые в принципе вести непатриотично и преступно. Выдвигать жесткие требования к Петербургу бессмысленно. Крики в британском парламенте, что Россия потеряла права на Польшу, не что иное, как вмешательство во внутренние дела суверенного государства.

— Превосходно! — улыбнулся Константин Петрович. — Но вернемся к нашим баранам. Замечу, что количество адресов, отправленных правительству в поддержку его действий против польских инсургентов, превзошло все ожидания.

Обменявшись информацией и взглядами, репетитор и ученик приступили к намеченным ранее занятиям. Константин Петрович не боится войны и не боится противостоять гнилому либерализму, который что-то лепечет по поводу необходимости вступить в диалог с европейскими державами. У цесаревича есть национальная гордость. Он против рабства, и, быть может, миф о конституционной монархии привлекателен для его незрелого ума, но он проявляет романовскую неуступчивость и твердость, когда речь заходит о благе России. Он неплохо понимает Польщу и поляков, долго живших за счет покоренных народов, хотя стесняется резко выразить свою в целом обоснованную мысль. По поводу карательных действий генералов Чарницкого и Ралля он не сделал никаких замечаний. Да и возможно ли усмирять восстание с помощью армии, но либеральными средствами? Сами инсургенты отвергают гуманное обращение, воспринимаемое ими как слабость власти. Муравьев в Литве не церемонится в противовес великому князю Константину Николаевичу и графу Бергу.

— Государь в мартовском манифесте фактически объявил инсургентам амнистию, проявив к провинившимся терпимость и доброту.

«В наших заботах о будущности края мы готовы все происшедшие смуты покрыть забвением…» — обещал государь. Прощение даруется тем, кто не замешан в уголовных деяниях или преступлениях по службе в рядах русских войск. Офицеры польского происхождения показали себя не с лучшей стороны — не в пример офицерам немецкого происхождения в Первую мировую войну.

— Не рано ли обещать амнистию? — усмехнулся цесаревич. — Идея целостности русского пространства превыше всего. Бунт должен быть подавлен, и даже моя мягкая матушка — ангел во плоти — ничего не желает слышать о Польше.

— Вы давно читали Пушкина и Жуковского? — полюбопытствовал Константин Петрович неожиданно, желая выяснить источник юношеских эмоций. — Они ваши союзники.

— Вчера, — ответил коротко цесаревич. — Я хотел бы у вас узнать, каковы причины последнего раздела Польши и кто был зачинщиком этого международного акта. Как он был оформлен и что ему предшествовало? С точки зрения, разумеется, права. Россию обвиняют во всех смертных грехах, клеймят Великую Екатерину на всех европейских перекрестках, а о Фридрихе II Прусском и Марии-Терезии Австрийской помалкивают, и я полагаю, из политических — конъюнктурных — соображений.

— Разумеется, роль Пруссии в процессе раздела преобладала, но если вас волнует последовательность в самом процессе и роль отдельных личностей, то я порекомендовал бы вам потолковать с Александром Михайловичем, который лучше меня сумел бы объяснить военные и дипломатические маневры держав, соседствующих с Польшей.

— У меня нет повода обратиться к Горчакову, и я желал бы получить истину из ваших уст. Я доверяю не очень многим людям во дворце — вы в их числе, и вы никогда не использовали с воспитательной или какой-либо иной целью мои, быть может, слишком горячие высказывания, чего нельзя не заметить в упреках других моих наставников, хотя я всех равно уважаю. Но их надо еще и любить. Одного уважения мало. Вас я полюбил.

У Константина Петровича выступили слезы на глазах. Он отвернулся и подумал, что юность, даже царственная, взращенная в обстановке лести и лицемерия, обладает необычайной привлекательностью, если она осталась по прихоти судьбы чиста и открыта.