Нет, шире не надо, напротив, пора сузить кое-что, во всяком случае, желательно…

Он заметил, что еще двое ярких и многообещающих работников в мире науки Ходкинсон и Чумаченков хоть и веселятся во всю, но время от времени ревниво поглядывают друг на друга. Оба, как знал Максим, претендуют на самый высокий гранд за прорыв в исследованиях. Ходкинсон сумел получить устойчивую температуру ниже нуля, при которой все вещества начинают вести себя необычным способом, даже можно получать темную материю и темную энергию, а полученную антигравитацию реально приспосабливать для промышленности, а Чумаченков экспериментирует со скоростями выше скорости света, тоже получая странные результаты, что не вписываются ни в какую теорию.

Френсис подошел с блюдцем, на котором шевелится что-то красное, сел с Максимом рядом.

– Хочешь попробовать?

– Живое? – спросил Максим.

Френсис хохотнул:

– К счастью, пока нет. Но догадаешься не сразу. Выдумки кулинарных дизайнеров. Это они тоже называют творчеством! Представляешь?

– Все равно не хочу, – ответил Максим. – Я как бы консерватор. В привычках и вкусах. А ты почему уже не отплясываешь?

Френсис сдвинул плечами, отправил в рот деликатес, пожевал, ответил с набитым ртом:

– Даже не знаю… Вроде бы не старый… Малость подвигал ногами, стало скучно. А ты?

– А я не знаю, – ответил Максим честно.

– Староват?

– Да вроде бы нет, – ответил Максим серьезно. – Люди науки стареют медленнее бездельников, не нагружающих мозги, и живут дольше. Но вот на танцы не тянет…

– Мы слишком умные, – сказал Френсис. – А танцы идут от доминирования рефлексов. У нас же это задавлено.

– Похоже, – согласился Максим.

Френсис откусил еще, пожевал, забросил в рот последний ломтик и вытер пальцы о хрустящее блюдце.

– А все-таки, – сказал он со вкусом, откинулся на спинку лавки и закончил: – Хорошо иногда вот так, когда далеко от работы. Голова освобождается, появляется некая философская легкость… Вот я в таких случаях начинаю, как в детстве, задумываться: почему я?.. Почему я во мне?.. Вон ходят мои товарищи, почему я не Вовка Чернов или Шурик Тюпа?.. Я вообще мог бы, наверное, оказаться в теле девчонки!

– Ну-ну, – сказал Максим с иронией.

– Но я, – сказал Френсис с чувством, – вот я, центр мироздания. А они только существа, что наполняют этот мир движением, суетой и щебетом. Статисты, как пишут в книгах, а вот я то, на чем все держится. Убери меня – мир исчезнет.

– Ух ты…

– Потом, – продолжил Френсис невозмутимо, – пришло озарение, что эти все, которые остальные, – тоже я, но только я их не чувствую, как вот волосы на теле. У меня с теми людьми что-то оборвано, а так бы я был сторуким и многоголовым существом… Ну, не по-настоящему, а как бы вот так, зато смотрел бы тысячами пар глаз, думал бы всеми головами… Не знаю, когда эти ниточки оборвались, но когда-то были, потому что я и сейчас иногда чувствую некие рудименты общей нервной системы.

Максим проговорил с иронией:

– Что мы за народ?.. Там музыка, коктейли на столах, надо пить и отрываться, но Савчук втолковывает Велету про возможность нуклеизации, а тебя волнует философская проблема метасистемы бытия!

Френсис криво улыбнулся:

– Да вот такие мы… Уже столько выпил, что ноги едва держат, но никак не удается опуститься до уровня простого и даже очень простого человека, ради которого все якобы и делается.

– Ну, мы-то знаем, что ради этого человечка ничего, вообще-то, не делается.

Френсис отмахнулся.

– Да это я так, повторяю общие лозунги.

– Зачем?

– Не знаю. Все так делают. Нужно же что-то делать, как все, иначе щас вообще в психушку.

– Тоже верно.

– Вселенная развивается сама по себе, целиком, потому и мы как бы развиваемся по своей воле, как же…

Максим пробормотал:

– Человечество возникло в результате жесточайшего соревнования. Самое лютого и беспощадного на земле. Люди не только уничтожали все живое вокруг, но и друг друга, сперва из-за добычи, потом расширяя кормовую базу, затем из-за разного толкования священных книг…

Френсис покачал головой, сказал скучным голосом:

– Ну-ну, это понятно, выживали только самые сильные, жестокие, выносливые и неутомимые. Остальные безжалостно истреблялись, либо их оттесняли на обочину, где те исчезали сами. Ты к чему клонишь?

– В человечестве, – проговорил Максим, – происходит беспрецедентный и опасный отказ от принципа, сделавшего людей царями природы и приведшего к вершинам науки и хай-тека!

– Брось, – сказал Френсис, – это опасно только на длинных дистанциях. А нам до сингулярности один рывок. Стометровка, можно сказать! Вон финиш впереди, до него на одном дыхании… Нам нужна стабильность и все, что к ней ведет: толерантность, политкорректность, мультикультурность… лишь бы продержаться эти двадцать-тридцать лет без серьезных кризисов, а там уже хоть трава не расти, уйдем далеко.

– Как говорят наши гуру, – напомнил Максим, – затем будем заботиться об оставшихся в прежнем человеческом обществе.

Френсис отмахнулся:

– Да пусть заботятся. Не думаю, что таких отыщется много. Я точно пойду вперед, не оглядываясь на того, каким я был в этом теле из костей и мяса. А ты?

– Сам знаешь…

Френсис посмотрел с интересом:

– Об Аллуэтте подумал?

– С чего это? – спросил Максим, защищаясь. – Когда впереди такие перспективы!

– Живем пока что здесь, – напомнил Френсис. – И наши привязанности тоже здесь. Я же вижу, как она на тебя смотрит. Даже волосы срезала по одному твоему слову.

– Пусть смотрит, – сказал Максим с неудовольствием. – И пусть видит, ее миллиарды здесь пустой звук.

Френсис ухмыльнулся:

– Ладно-ладно! Я вижу и то, как смотришь ты.

– Я?

– Перестань, – посоветовал Френсис. – В тебе и чувство злости, и вины, и раздражение, и желание как-то выйти из ситуации, не запачкавшись и не уронив чести… но ты все больше жалеешь ее, не заметил? А от жалости один шажок до желания защитить, а от желания защитить до желания спасти и закрыть собой…

– Заткнись, – оборвал Максим. – Ничего такого нет. Просто отрабатываю деньги, что вложил в лабораторию ее отец.

– Иисусик ты наш, – сказал Френсис с чувством. – В жертву себя принес!.. Только вот многие бы хотели оказаться такой жертвой. Даже и не отбивались бы.

– Хватит, – оборвал Максим.

Френсис всмотрелся в его лицо внимательнее:

– Ого, да у тебя серьезно…