Клара слушала, как мужчины толкуют о лошадях, о погоде, о своих семьях, о делах и контрактах; похоже, что Ревир вытеснил одного своего конкурента из фирмы. Клара сидела и слушала; она не очень понимала, о чем речь, но чувствовала: Ревир хочет, чтобы она оставалась где-то на краешке его жизни, разве что он сам, по своей воле в какие-то минуты подойдет к ней поближе. Что ж, пускай. Жизнь за городом приучила ее к молчанию; и она вела себя точно кошка, которую Ревир принес ей из дому, – пушистая серая кошка с незаметной, смиренной и ленивой мордочкой. Мужчины разговаривали о людях, которых Клара не знала и не узнает – одни живут где-то очень далеко, другие уже умерли; Джуд был не речист, говорил больше Ревир.

– Да-да, он сам напрашивается на неприятности. Только того и дожидается, чтобы кто-нибудь его осадил, – скажет Ревир и усмехнется. И Джуд только махнет рукой, дескать, о таком пустом человеке и говорить не стоит. А через минуту оказывается – это они рассуждали о губернаторе штата. И Клара пугливо улыбается: надо же, при ней походя неуважительно отзываются о такой важной шишке! В ней крепло странное ощущение власти, словно поразительная спокойная сила Ревира когда-нибудь перейдет к ней, Кларе. И однако, она не поднимала глаз, будто и не слушала, только ласкала прикорнувшую у ее ног кошку.

Ее обучили разным карточным играм. Ревир всегда выигрывал, но не торжествовал победу, а словно бы чувствовал себя виноватым. Клара вечно ошибалась, она никак не могла запомнить все правила. Карты – глупость, считала она, но ведь мужчины играют, стало быть, для них в этом есть какой-то смысл. И, уставясь в карты, которые ей только что сдали, силясь разобраться в мастях, она понимала: на это у нее ума не хватает. Есть для нее какой-то предел, дальше которого не сдвинешься, точно собака на цепи. Ревир с Джудом ухитряются соображать, не прерывая разговора, и подбирают именно те карты, какие нужно, а Кларе приходится каждую секунду напрягать все силы. У нее даже капельки пота выступали на лбу, стыдно быть такой дурехой! Она не выкладывала свои комбинации – это было бы все равно что выставить напоказ собственные мозги, тогда мужчины сразу увидят, до чего она тупая.

Понемногу из разговоров Ревира и Джуда перед нею смутно вырисовалась целая сеть людей и отношений, одновременно упоминались деды и внуки, Ревир и Джуд принадлежали к среднему поколению; казалось, медленно движется широкий людской поток, и все похожи друг на друга лицом, и у всех одна фамилия. Как бы хорошо с рожденья получить такую фамилию и оказаться в кругу избранных… Пожалуй, ей самой уже по-настоящему не войти в этот удивительный мир, но ребенок Лаури войдет! Ей представлялось: он пробьется, проскользнет под ногами стариков, нетерпеливо их всех растолкает, ему есть к чему стремиться. Он будет сильный, как Лаури. Он будет похож на Лаури. И пойдет напрямик, назло всем препятствиям, как Лаури, и при этом будет счастливый, не то что Лаури, ведь ему с рожденья дано будет все, чего Лаури приходилось добиваться. У него будет фамилия, люди вокруг, свой мир, и ни в чем не будет недостатка…

В разговорах мужчины то и дело упоминали своих родных, но вскользь, мимоходом, Кларе не просто было во всем этом разобраться. Кое-что она все-таки уловила; к примеру, самые богатые из Ревиров – горожане, живут в Гамильтоне. Эти городские Ревиры почему-то не в ладах с теми, что живут за городом, но, видно, все они помирятся. Отец Ревира был рослый, толстый и дожил только до сорока – вылетел из седла, когда лошадь пробегала под низко нависшим суком; он был тогда пьян. У Клары этот случай не укладывался в голове – очень уж не вяжется с самим Ревиром! Рассказ о его отце почти смешон, а в самом Ревире нет ничего смешного. И еще они упоминали какую-то свою родственницу, старуху, которая вечно путешествует по всему свету и никогда не приезжает в родные места. Живет она в Европе. Когда о ней зашла речь, Ревир даже скривился, сразу видно – она ему противна, а Джуд стал ее защищать.

– Верования от людей не зависят. Она говорит, что просто не способна верить в бога.

– Зато она, безусловно, поверит в преисподнюю, и очень скоро, – холодно возразил Ревир.

Клара сидела, чуть наклонясь вперед, опустив глаза. Она училась уму-разуму. В ходких журнальчиках она постоянно читала рассказы о том, как девушки устраивают скандалы женатым мужчинам, которые обещали на них жениться и не женились, – суть рассказов была в том, что криком и скандалом ничего не добьешься, а вот если помалкивать, можно кой-чего и добиться. И видно, так оно и есть.

В долгие дни, когда Ревир разъезжал по делам или не мог уйти из дому, Клара разговаривала с кошкой и таскала ее на руках, покуда кошке не надоест и она не вырвется, либо сидела за швейной машиной, либо пыталась стряпать. Бродила по комнатам, глядела в окна на занесенные снегом поля, что тянулись, бесконечно белея, до самых гор, встающих на горизонте. И немо, отчаянно звала Лаури – когда же он к ней вернется! Напрасно звала, никто к ней не приходил, один Ревир да изредка его двоюродный брат Джуд. И Клара училась спокойствию. Сама того не замечая, она тихо складывала руки на животе и уже не могла припомнить – куда она раньше девала руки? Становилась коленями на диван, глядела в окно на хмурое зимнее небо и говорила себе: «Не стану о нем думать. С утра до ночи ни о чем не стану думать. Ни о чем. Ни о чем». Кошка была до того ленива, что и Клару клонило в сон, она чуть не полдня спала и чувствовала, что это ей на пользу. А потом они с кошкой сидели на кухне, Клара наливала кошке подогретого молока и нет-нет да и заговаривала с ней.

От одиночества она часто смотрелась в зеркало, будто собственное отражение могло составить ей компанию. Приятно на себя поглядеть. Интересно, такою ли видит ее Ревир или ему видится чье-то другое лицо? У нее лицо тонкое, глаза немного раскосые, светло-голубые, прозрачные как стекло, а густые ресницы совсем светлые, не накрашенные, почти белые; и сонная, ленивая улыбка – неизвестно почему губы медленно изгибаются в этой улыбке даже в такие минуты, когда на душе до того черно, что кажется, век больше не улыбнешься. Клара поднимала кошку, подносила к зеркалу – может, и ей интересно поглядеть на свое отражение? – но кошка оставалась равнодушной.

– Вот чудно, как же ты не видишь себя в зеркале, – сказала Клара вслух и пожалела кошку.

А вдруг бы и люди не могли себя видеть? Это было бы все равно как жить в пустыне… Кошку звали Роза. Когда Ревир с Джудом сидели в гостиной и разговаривали, Клара брала кошку на колени, и лицо у нее становилось точно у кошки – тихое, сонное и вместе с тем лукавое, и тогда Ревир смотрел на нее с тем выражением, которое она уже немного научилась вызывать, когда захочется. «Он в меня врезался по уши, как в трясину забрел», – думала она. Ее ничуть не смущало, что она сравнивает себя с трясиной, где Ревир может потонуть и сгинуть. И если когда-нибудь снова появится Лаури и увидит ее, его тоже затянет, засосет: она его не выпустит.

Подлец Лаури, думала она ночами – голова была ясная, сна ни в одном глазу, а рядом спал Ревир, закинув ей на плечо тяжелую руку, чтоб она лежала спокойно и никуда не делась. Иной раз она лежала без сна всю ночь напролет, а потом как-то вдруг, некстати рассветало, день внезапно вставал из-за горного хребта – и не понять было, как миновали долгие ночные часы. Клара глядела, как проступало из темноты лицо Ревира – уже хорошо знакомое лицо, она даже почти полюбила его: суровый, изрезанный морщинами лоб, глаза, кажется, и под сомкнутыми веками смотрят строго. После таких бессонных ночей Клара вставала растрепанная, длинные волосы совсем спутывались.