– А это что?

– Лик и фигуру запечатлел своего друга, погибшего рыболова, – вздохнул Звяга. – Год назад бедняга утонул в Днепре.

– Во время крещения?

– Нет. Рыбачил. Челнок разбился о камни.

– Надо же! Надо же, славно-то как! – Одихмантьевич вдруг бережно взял статуэтку и на вытянутой руке задержал перед собой. – Человека нет, а образ его живет! Народы гибнут, реки высыхают, дерева гниют и валятся, а образ простого, никому не известного рыболова живет и будет жить еще тысячу лет, если бережно хранить статуэтку, конечно… Вот он, секрет бесконечной жизни! Вот оно, бессмертие на века! Много я думал о бессмертии или хотя бы о продлении жизненных лет, когда стаскивал сундуки с Владимировых обозов! Много думал о несправедливости, почему я, заполучивший столько добра, должен жить так же коротко, как и простой холоп. Но ты, Ваула-мастер, подсказал мне верное разрешение вопроса… Ну-ка погоди…

Положив статуэтку на стол, разбойник быстро подскочил к копне сена и достал откуда-то снизу, из-под копны, железную цепь.

– Ногу давай!

Он схватил щипцы и молоток со стола и несколькими ударами закрепил железный манжет на ноге Звяги. Другой же конец цепи прибил к бревну, на котором Звяга сидел.

– Образ народного защитника Одихмантьевича должен оставаться на века! – торжественно произнес разбойник. – Пережить князя Владимира и все его поганое семя. А ты, мастер, когда воссоздашь мой лик, проси у меня что хочешь. Хочешь – золота, сколько унесешь. Хочешь – стадо коней. Хочешь – мехов соболиных или самоцветов. Проси чего хочешь!

– Отпусти меня, – прошептал Звяга.

– Отпущу! – улыбнулся Одихмантьевич. – Конечно, отпущу! Как только воссоздашь мой лик в камне, то сразу же отпущу и немедленно щедро награжу! А теперь говори, где и какой специальный камень надо раздобыть и какой инструмент тебе нужен в дополнение. Мигом доставлю. Никаких денег для такого славного дела не пожалею! Говори!

Однако в этот момент послышалась какая-то возня за дверью. Приложив палец к губам, Одихмантьевич бесшумной кошачьей походкой подкрался к слюдяному мутному окошку, осторожно заглянул в него, затем снял с пояса дубину и прислонился к бревенчатой стене возле двери.

– Пронюхали, сволочи, – проговорил он тихо. – Разыскали землянку княжеские холуи. Или сами нашли, или кто-то им подсказал… Видишь, Ваула-мастер, откладывается наша работа по моему увековечиванию…

– Эй там! Отворяй! – послышались крики из-за двери. – Отворяй же! На этот раз не уйдешь, жидяра!

Одихмантьевич молчал и стоял все так же, не двигаясь, держа дубину наготове.

Снаружи послышался дружный топот, а затем последовал сильнейший удар, какой бывает, если несколько человек, разбежавшись, таранят ворота тяжелым бревном. С первого же удара слабенькая дощатая дверь не выдержала и вылетела вместе с засовом и петлями, больно ударив по голове прикованного Звягу. Теряя сознание, он успел услышать лязг железа, крики, конский топот и дикий, как уже было сказано, разрывающий перепонки пронзительный свист. Звезды закружились в его помутневшем сознании. Потом выстроились в рядок и, превратились в уточек, поплыли по ровной зеркальной поверхности голубого озера. Крякнула вожатая уточка, и весь выводок, построившись в треугольник, последовал за ней к мосткам, на которых русоволосая девушка в белом сарафане крошила сухарики и пригоршнями забрасывала их в воду на прокорм уткам.

Очнулся мастер после того, как кто-то обильно плеснул ему на голову холодной родниковой воды. Он протер глаза. Вокруг собрались, судя по снаряжению, княжеские воины. У всех лица были перекошены от злобы. Двое из них сидели в углу на сене, прикладывая мокрые тряпки к окровавленным головам. «Ушел! Ушел! – стонал один из раненых. – В который раз улетел пархатый Соловушка, жидовская сволочь! Сам упорхнул, да еще и моего коня увел!» «А ты куда смотрел? – укорял его другой воин. – Как будто забыл, что этот жидяра прыгает как куница… Да я и сам растяпа. Надо было стрелу приготовить, а не хвататься за аркан. Такого живьем не взять!»

«Надо же, – подумал Звяга, приходивший в себя. – Уж никак не думал, что разбойники могут быть иудейского происхождения. Иудеи, они, как известно, перекупщики осторожные. Все по торговым делам… А вон видишь как бывает. Крещение, что ли, повлияло? Может в скорости волки станут капусту есть, зайцы нападать на курятники, бараны охотиться на лис, а княжеские головорезы, того и гляди, начнут понимать себя в искусстве?».

– Говори, кто таков и что тут делаешь?! – строго спросил подошедший к Звяге воин, по виду старший из всех.

– Погорелец я… землекоп, – по ходу соображая, как ответить, заговорил Звяга. – Шел в сторону Новгорода на подработки… Да вот разбойник поймал и приковал к бревну.

– Как твое имя? Из каких краев родом?!

– Ваулой кличут, – продолжал врать Звяга. – А родом я… с Черниговской земли.

– Что от тебя нужно было разбойнику?

– Не знаю. Только-только поймал и приковал. Не успели даже поговорить…

Вытерев ладонью брови и убрав со лба волосы, с которых все еще стекала вода, Звяга осмотрелся, встречая недобрые и недоверчивые взгляды всех находившихся в избе воинов.

– Чудно, чудно, – задумался старший. – Этот жид вроде как считает себя защитником таких же, как ты, оборванцев. Бахвалится этим… А сам взял да и приковал. Взял да и приковал… Вот это все твое?

Он показал на вещи, которые нетронутыми оставались лежать на столе.

– Нет, не все… Медяки мои. Лапти мои. Еда моя. Инструменты не мои.

– А чьи?

– Не знаю. С самого начала тут лежали.

Старший потрогал инструменты, затем взял гипсовую статуэтку со стола и долго разглядывал ее, держа перед собой на вытянутой руке. Показал другим, всем, что присутствовали, и опять обратился к мастеру.

– Ладно слеплена. Ладно. Внятно. И черты лица есть. Хоть бери да и про себя заказывай такую же. Откуда она тут взялась?

– Не знаю.

– А разве не ты ее с собой принес? Не ты ее делал?

Звяга побледнел и замотал головой.

– Нет…

– Все! Больше не могу, Виктор Степанович! Не могу!

– А ты крепись!

– А-а! Все! Больно!

– Слабак! Не подобает бронзовому призеру… Ладно, убирай руку. Следующий! Ты? Ну, давай, Алексей, Покажи свою закалку Павки Корчагина! Не дрейфуй!

Гусин оттолкнул ненавистного Буревича, поплевал на ладонь и зафиксировал ее над разноцветными язычками пламени потрескивающего ночного костра.

– Ты зря на ладонь плевал, – со знанием дела пожурил его премьер-министр. – Наслюнявленная кожа нагревается быстрее, чем сухая. Слюни быстро закипают, и от этого становится невтерпеж. Умный охотник, показывая свою выдержку, никогда не будет слюнявить ладонь. Я в молодости поначалу тоже слюнявил, но потом с годами понял и перестал слюнявить… Ага! Задергался! Что я говорил? Не слюнявь ладонь, слушай премьер-министра… Не-ет, ты ниже, ниже опусти… Ах-ха-ха! Не выдержал! Эх, Алексей, Алексей… Кто следующий? Не вижу следующего… Тогда я сам выберу следующего… Давай ты, Юра… Что значит «не буду»? Что значит «болен»? Плыть отказался, водку обижаешь… Обижаешь, обижаешь! Вон в стакане полная, как девственница, осталась. Я запомнил твой стакан… А теперь подержать ладонь над костром тушуешься, даже когда тебя об этом премьер-министр просит. Тут одно из двух, Юра… Либо боишься, либо хитришь, либо наоборот… Да что вы расползлись, как раки из открытого дипломата? Сядьте поближе к костру! Боитесь, что Белолыцин заставит вас по углям ходить? Не бойтесь, не заставит. Это индийские йоги любят босиком по углям, потому что у них с обувкой проблема, А Белолыцин вам историю расскажет… Вот, слушайте… Было мне тогда пятнадцать лет. Каждый нормальный взрослый человек рано или поздно проходит этот возраст. Я тогда, прежде чем голос петухом ломать, отцу помогал и все такое, что оставалось с послевоенных лет. Еще тогда, в музее Орского краеведа очень хорошо помню, как гитлеровцы втайне от покрова ночи сбросили с самолета улей. Но перепутали и попали в наши края. Тяжело, помню, было. За водой в одном валенке на двоих… На реке песок. В домах окна на случай воздушной тревоги… А на деревьях обглоданные воробьи… Но мы и тогда совсем другими были. А сосед мой и вовсе пчеловодом. И вот как-то раз открывает он тот самый улей… Думает, укусы от пчел… А в улье том патроны и секретная химическая папка. «Аненербе», помните? Ее еще в фильме показывали, но ни разу не нашли. И вот, представьте, в пустой телеге я, сосед и агроном с нашего завода. Едем… Пурга… Волки на обочине… Шлагбаум через каждые десять метров с охранником поперек. А ничего не поделаешь, время… не тетка. Теперь считайте. Агроному тогда было семьдесят пять. Прошло сорок пять. Итого агроному сто двадцать лет, а он как живчик, представьте, четвертую жену обещал похоронить. Теперь давайте посчитаем соседа. Соседу было тридцать один. Прибавь пятьдесят пять… Что-то много прибавил… Так. Отними десять. Итого семьдесят шесть. Теперь нормально. Вот и он прожил бы в два раза дольше, если бы не скончался от печени. Какой из всего этого можно было сделать вывод? Эликсир жизни есть! Есть! Немцы его хорошо знали, но для этого им нужны были наши речные черепахи. Это хорошо было видно из документов. Но они так и не сумели завоевать. Улавливаете, к чему история? Хочу выпить тост за эликсир жизни. Как вы догадались, это вытяжка из речной черепахи и пчелиный прополис. Только что это за черепаха? Какими должны быть пчелы? Гречишные? Липовые? Или, может, башкирские? Загадка.