Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет, не в этом дело, а в голове. В драконе.
Никуда он не делся. И трещина та же. Только дракон сейчас кажется нестрашным. Он маленький, ладонью накрыть можно.
Дурнота накатывает… защита… и предупреждения нет. А та, вторая, колонна, вполне целая. Но когда-то рядом с ней стоял ящик с розами. Темно-красными.
– …Спорим, ты зассышь? – Берт забрался почти на самую вершину яблони и, вцепившись в сухую ветку, покачивался.
– Не зассу, – Томасу отчаянно хочется быть таким же храбрым.
И он лезет следом.
Правда, яблоня похрустывает. Она давно усохла, а молния и вовсе рассекла ствол надвое. Яблок тут никогда-то не было, и дерево стояло ни мертвое и ни живое.
Как этот дом.
Получается, Томас был здесь? Но почему он не помнит? Или помнит? Тогда каштаны стояли в цвету и пахло медом. Тяжелый запах, резковатый, куда хуже тех духов, что папаша из Тампески приволок, чтобы мать не ругалась. А она все равно ругалась. Она хотела не духи, а шубу.
– Я с тобой! – Томас спешит, но не успевает. Фигура старшего брата будто растворяется в пыли, а на губах остается горький вкус обиды.
Опять.
А ведь Томас не маленький. И вообще, вот расскажет… не расскажет. Конечно, Берту попадет, но своих ведь не выдают.
Не предают.
Томас тоже хочет играть в разведчиков. А вместо этого останавливается посреди улицы, пытаясь понять, где он.
Может, поэтому и не помнит?
Душный запах цветущих каштанов не отпускал Томаса. А ступеньки… всего двенадцать. Надо же, угадал… выходит, сосчитал тогда? Давно.
Дверь вот новая. Та, старая, была темной.
– …Принеси розу Эшби, тогда и поверю, что ты и вправду взрослый, – Берт уже лежит на ветке, обхватив ее и руками, и ногами. Он собирается на ночную рыбалку, потому как все знают, что ночью рыбалка круче всего.
Особенно у Дальних камней.
А Берт знает, как к ним пройти. И Томас хочет с ним, но Берт не возьмет.
– Я папе расскажу!
– Ага, расскажи, – Берт почти падает, но в последний момент просто делает кувырок, будто обтекая ветвь. – Тогда и я расскажу. Думаешь, не видел, как ты за Бетти Грин подсматриваешь?
– Неправда!
Краснота поднимается снизу. И вовсе он не подсматривал.
– Правда, правда… сиськи трогал? – деловито интересуется Берт.
А Томас мотает головой.
Он не подсматривал. Но кто виноват, что Бетти Грин имеет дурную привычку загорать нагишом? Нет, она, конечно, прячется, на берегу хватает укромных мест и местечек, но просто так получилось…
– Потрогай в следующий раз. Мягкие, как булка.
– Иди ты…
– Я серьезно, Томми, ты молчишь – и я молчу.
Ходить к Дальним камням отец запрещал. Даже днем. А уж ночью и вовсе запирал дом, только Берт взрослый. И ничего не боится. Берт спустился по плющу.
– А если я самой Бетти расскажу, что ты за ней подглядываешь? – на смуглой физии появляется предвкушение. – Представляешь, сколько писку будет?
– Не надо. Я… я принесу.
– Розу?
– Розу.
– Сегодня? – Берт все-таки спрыгнул на землю, приземлившись ловко, как кошка.
А совесть сдавила горло Томаса.
Он не виноват. Он был ребенком и не виноват. Но совести не докажешь, у нее свое представление о том, что есть вина. Томас ведь мог пожаловаться родителям.
И Берта бы выдрали. Заперли. Сделали бы что-то, что помешало бы пойти к тем самым камням… пойти и не вернуться.
– Сегодня, – ответил Томас шепотом.
Память разворачивалась.
А дом молчал. И Томас, постучав в дверь, присел на ступеньки. Слегка было жаль костюма, который непременно изгваздается в пыли, но память… она, оказывается, хранила многое.
Траву. Пыль. Стрекот кузнечиков. И то знакомое уже ощущение чужого взгляда. Оно появилось еще там, на аллее…
– Привет, – дверь все-таки открыли, и на пороге появилась Уна.
Босая. И в длинном цветастом платье, которое было все равно слишком коротким для нее. Подол заканчивался где-то над щиколотками, позволяя разглядеть и узкие ступни с аккуратными пальцами, и косточки над ними, острые и темные.
Щиколотки цвета гречишного меда.
– Привет, – на нее было приятно смотреть.
И на платье это – желтая ткань, мелкий цветочек. Кружево по подолу узкой полосой.
– Кофе хочешь? – Уна протянула кружку и села рядом.
– Замерзнешь.
Она лишь пожала плечами. Вытянула ноги.
– Откуда?
Белый шрам начался над щиколоткой и поднимался выше, исчезая под подолом чужого платья. А теперь стало очевидно, что шилось оно не на Уну.
– Что? А… как-то на стекло упала… неудачно.
– Этот твой…
– Этот мой, – согласилась она и сделала глоток. – Тогда он еще казался нормальным. И потом утешал. Бинтовал. Я думала, шить придется, но как-то оно само заросло.
Только шрам получился грубым, заметным.
– Как его убили? И… он был уже мертвым, когда… ну… голову…
– Понятия не имею. Сегодня прибудут эксперты, пусть они и выясняют.
– А ты… сюда?
– Да.
– Ника проверить?
– Вроде того.
Рукава у платья были короткими и пышными, они собирались над локтями, и худые руки Уны торчали из них. На коже выделялась россыпь мелких шрамов.
– А это…
– Драконы, – Уна погладила запястье. – Это Сапфира. Она много болела, была капризной и вредной. Вредной так и осталась… малышня часто ранится. Или ранит друг друга. Или вот егерей. Дети же.
Она сказала это спокойно, будто и вправду ничего удивительного. Дети же.
– Со взрослыми в этом плане безопасней. Они чувствуют свою силу. И знают, что люди… другие. Драконы разумны. Понимаешь?
Томас кивнул.
– Не понимаешь. Но они и вправду разумны, просто иначе. И с ними спокойно. Когда Билли напивался… то есть когда я понимала, что сегодня он нажрется, то оставалась в пещерах. Там тепло и в целом неплохо, только жестковато. Но я принесла одеяло. Малышне понравилось. Правда, прожило пару дней всего, разодрали в клочья…
– Дети?
– Дети, – Уна пожала плечами. – Ник не тот, кого вы ищете. Если бы Ник хотел убить Билли, он бы его убил. Но вот все это остальное… не для Ника.
– Я никого не собираюсь обвинять.
…Он добрался до дома. И долго прятался вот там, за разросшимся кустарником, всматриваясь в белую громадину, пытаясь понять, есть там кто или нет.
А потом решился.
– Это хорошо. Ник мой друг. И я буду его защищать.
– Даже если он виновен?
Уна не ответила. И кофе забрала. Выпила сама в один глоток, поморщилась:
– Местная кухарка меня ненавидит. Иначе не варила бы такую пакость. Вот когда Ник дома, так она старается, а как он уезжает, хоть ты не прикасайся. Чистой воды отрава. – Уну передернуло.
– Я как-то в детстве сюда пришел.
– И я пришла, –
