— У вас там ошибка в первой же строчке!

— Какая же? — спросила я.

Хьюго объяснил, что я спутала крытую пролетку с фургоном. Но у такой пролетки два колеса, а у фургона четыре. Я призналась, что понятия не имела об этом различии; но издатель специально просил меня употребить слово «фургон», так как, по его словам, английский читатель не знает, что такое «крытая пролетка».

Потом к нам присоединился Рик, брат Хьюго, года на два старше его. Рик тоже лежал в госпитале после ранения, но уже выписался; через несколько дней ему предстояло выехать в свой полк в Палестину. Братья любили друг друга, как Давид и Ионафан. Рик, красивый мужчина, выше Хьюго и шире его в плечах, обладал теми же типично австралийскими качествами, которые меня восхищали в них обоих, — мужественностью, прямотой и бесстрашием кавалеристов, умеющих справляться с людьми и животными, непринужденным изяществом осанки и манер — всем, чего так не хватало лондонским моим знакомым.

— Да, побольше бы нам вот таких мужчин для улучшения породы, — заметил как-то один старый иссохший генерал, критически оглядев Рика.

Но Рику не пришлось улучшать породу. Он был убит несколько месяцев спустя во второй битве под Газой.

Хьюго рассказал мне о сражении, в котором получил рану, и об атаке на Рассел-Топ, когда был ранен Рик. Об этих боях я слышала и от полковника Тодда. Он горячо возмущался тем, что, несмотря на его протесты, в катастрофе на Рассел-Топ было бессмысленно принесено в жертву столько жизней, и с восхищением говорил о бое, который вел Хьюго на шестидесятой высоте.

Я решила написать статью для австралийской печати на материале рассказов полковника Тодда и Хьюго. Но для начала я отправила Хьюго письмо с просьбой ответить на несколько вопросов — по его подсчетам, на девятнадцать. Поступок, прямо скажем, довольно жестокий в тех обстоятельствах.

В ответ на первый мой вопрос Хьюго написал: «Большинство ребят уже около 13 недель торчали на полуострове и порядком выдохлись, когда я прибыл в Анзак (5/VIII 15). До этого я оставался в Египте с полковыми лошадьми, партией выздоровевших раненых и подкреплением (у нас в полку их еще называют «крепышами»). Потом 7 августа мы предприняли эту дурацкую атаку (начальство вряд ли одобрит такое определение — они предпочитают другое, правда, на ту же букву, и называют атаку «достославной»), которая стоила нам примерно половины нашего прекрасного полка и почти целиком погубила восьмой полк (Виктория), причем нам не удалось пустить кровь ни одному турку. Наша третья бригада легкой кавалерии состоит из восьмого, девятого и десятого полков (Виктория, Южная Австралия и Запад). Но, по-моему, Мак-Бин довольно верно описал все дело в А. Б. («Австрало-азиатский британец», Лондон), в одном из недавних номеров. Я не читал статьи, только просмотрел ее и предпочел лучше думать о той реке в лунном свете, девушке на берегу, о ее «холодных руках» и всем, что отсюда, естественно, следует. Я проснулся, обнаружив, что надо мной жужжит москит и «Бабетта» щупает мой пульс и удивляется, с чего это он участился — накануне был 82, а теперь 112? Но какой во всем этом прок, ведь вы все равно давно позабыли, что писали мне о реке и москитах, к тому же это только первый вопрос, и надо мной еще висят остальные восемнадцать.

В этой атаке (на Рассел-Топ) Рик остановил свой отряд; пуля попала в правое легкое, и ему еще повезло, он свалился в воронку от снаряда около «потайной траншеи», которую наши вырыли перед своей огневой линией. (Немного раньше здесь погибло множество турок.) Рассел-Топ достался нам от новозеландцев; бедняги турки не заметили траншеи, ну и почти все свалились туда, там их и прикончили гранатами (я больше всего полагаюсь на гранаты; каждому солдату следовало бы полчаса в день тренироваться в метании пятифунтовых гранат)».

Когда я приходила проведать Хьюго, он жаловался на то, что у меня холодные руки, и еще он говорил, что плохо спит, и тогда я посоветовала ему перед сном мысленно представить себе спокойную медленную реку в лунном свете. Совет мой ему не помог — это и не удивительно после всего, что ему пришлось испытать.

Он нарисовал схему, чтобы я могла представить себе, как развивались события на шестидесятой высоте, когда десятый полк захватил окоп; но о своей роли в ее удержании и обороне он не сказал ни слова. С величайшим восхищением вспоминал он всегда о людях, сражавшихся рядом с ним, и горевал о тех, кто погиб в то раннее воскресное утро, особенно о капрале Феррьере.

Отвечая на другой мой вопрос, Хьюго писал:

«В атаку шли примерно 170 ребят из десятого — по крайней мере столько нас было там к началу боя по списку, хотя потом мне говорили, будто только человек двадцать пять выдержали до конца. Множество здоровых, крепких ребят после первой же схватки валились замертво и уже ничего кругом не видели и не слышали, хотя были целы и невредимы. Удивительно, как мало в тот вечер было убитых.

Не забудьте замолвить словечко и за турецких ребят, мы на них не в обиде — они славные и умеют драться. И пошутить тоже умеют, скажем, вывесят для нас плакат с надписью: «Падение Варшавы» или, если мы стреляем по их подзорным трубам, помашут — мол, не попали, мимо. Большинство рассказов об их зверствах — чистейший вздор».

О том, как Хьюго заслужил орден, я узнала из статьи сержанта Мак-Миллана, который участвовал в бою на шестидесятой высоте.

Мак-Миллан, человек довольно состоятельный, добровольно пошел служить в десятый полк легкой кавалерии. Его отчет о сражении был напечатан в Лондонской «Дейли мейл» (27 октября 1915 года). Прочитав статью, я решила, что мне нет нужды еще раз писать о том же. В статье Мак-Миллана говорилось:

«Утром 29 августа лейтенант Троссел с группой других офицеров, среди которых был и генерал, чьего имени я не знаю, в течение долгого времени осматривал вражеские позиции. Возвратившись, он сказал, что нам поручено захватить и удержать очень важную позицию.

Вскоре подошел генерал и обратился к нам с речью. Предстоит очень трудное и важное дело, объяснил он, и выполнить его приказано нам. Мы должны отбить у врага и удержать окоп, обладание которым абсолютно необходимо для успеха большой операции. «Захватив окоп, — сказал он, — вы должны держаться до последней капли крови. Я верю в вас, друзья мои».

Окоп находился на расстоянии