Убедившись, что Дункан не собирается отвечать на ее вопрос, Эмбер привстала на стременах и склонилась в его сторону. Ее слегка дрожащие пальцы сомкнулись на запястье его правой руки.

На этот раз прикосновение не принесло Эмбер ничего, кроме ощущения яростной схватки в голове Дункана.

— Ты знаешь меня? — спросила Эмбер полным тревожного беспокойства голосом.

Глаза Дункана остановились на ней, и он удивленно засмеялся. Взял ее руку и поцеловал ладонь.

— Я знаю тебя столь же хорошо, как и свое собственное сердце, — сказал он.

— Но ты только что смотрел на меня так, будто не знаешь, кто я!

Искры веселья угасли в глазах Дункана, остались лишь тени, которые неотступно преследовали его.

— Только что, — ответил на это он, — я блуждал среди теней тьмы.

Эмбер печально вздохнула.

— Часть меня постоянно предупреждает об опасности, — серьезно добавил Дункан. — Другая часть постоянно это высмеивает. Я чувствую себя как оленья ляжка, которую грызут двое волков.

Он переплел пальцы Эмбер со своими. Какое-то время они ехали медленным шагом, бок о бок, и говорили мало, позволяя ярким краскам осени высвечивать все тени.

Дункан и Эмбер все еще держались за руки, когда из леса вылетела тяжелая сеть и обвилась вокруг Шотландского Молота.

Дункан тут же попытался освободить свою правую руку, но лишь еще туже запутался в ячеях сети. Выкрикнув имя Дункана, Эмбер выхватила свой кинжал и наклонилась к нему.

Прежде чем она успела полоснуть по сети, рядом с ней возник какой-то человек и схватил ее за запястье. Ощущение ненависти, которое перелилось в нее через прикосновение, вызвало такую боль, какую еще ничто и никогда ей не причиняло. Эмбер с леденящим душу криком без чувств упала на землю. И больше не пошевелилась, даже когда Дункан окликнул ее по имени.

Дункан пришел в бешенство.

Он вцепился в сеть и стал рвать ее крепкие волокна, словно они были из соломы.

— Эй! — крикнул тот, кто схватил Эмбер.

Из леса выбежали еще двое. Один схватил Дункана за левую ногу и рванул вверх, отчего тот рухнул на землю.

Все трое навалились на пленника, чтобы смирить его. Хотя один из нападавших был ростом с Дункана, да и другие двое лишь немногим уступали ему, Дункан боролся с силой и яростью сумасшедшего.

— Саймон, хватай его за другую руку! — резко приказал Доминик.

— Пытаюсь! — отозвался тот сквозь зубы.

— Кровь Господня, — сказал Свен, — он силен как бык.

— Дункан! — позвала Мег. — Дункан Ты в безопасности! Разве ты нас не помнишь?

На мгновение Дункан замер, застигнутый врасплох между прошлым и настоящим, удерживаемый смутно знакомым голосом.

Большего Доминику и не требовалось. Он с силой надавил большими пальцами по обеим сторонам шеи Дункана. Ноги Шотландского Молота дернулись раз, потом он затих.

Когда Доминик убрал руки, Дункан лежал на земле в таком же бесчувственном состоянии, как и Эмбер. Саймон не теряя времени кинулся снимать с него сеть, а Свен стал вязать его по рукам и ногам по мере их выпутывания из сети.

— Готово, — сказал Свен. — Из этих пут не вырваться и белому медведю.

— Бери его за ноги, — приказал Доминик Саймону. — И помни: мы задаем ему вопросы, но не даем своих ответов, кроме тех, что касаются нашего дружеского к нему расположения и его околдованного состояния.

Саймон нагнулся и взялся за Дункановы ноги.

— Я все-таки думаю, — пробормотал Саймон, — что надо ему просто сказать все, как есть, и покончить с этим лицедейством.

— Да, но Мег велела иначе, а целительница здесь — она.

— Черт побери, — прошипел Саймон.

— Вот именно, — согласился Доминик.

Общими усилиями Доминик и Саймон взвалили Дункана вниз лицом поперек седла его лошади. Идя по бокам от нее, они быстро скрылись в лесу. Свен нагнулся, подхватил Эмбер и трусцой последовал за ними.

Мег поймала за поводья оставшуюся лошадь и повела ее к наспех устроенному лагерю Доминика, где он выжидал удобного случая, чтобы схватить Дункана. На каждое движение Мег малюсенькие золотые колокольчики у нее на запястьях и на поясе отзывались мелодичным звоном.

Пока Свен привязывал лошадей, Мег пошла туда, где Дункан неподвижно лежал на земле. Когда она опустилась возле него на колени, подошел Доминик и встал рядом.

Только Саймон заметил, что рука Доминика лежала на рукояти меча.

Мег положила ладонь Дункану на грудь Сердце его мерно билось. Кожа была теплой, а дыхание ровным. Она облегченно вздохнула и убрала руку.

— То был грязный сарацинский фокус, муженек.

— Это лучше, чем удар рукояткой топорика, — резко ответил Доминик. — Дункан оглушен, только и всего.

— У него на шее будут синяки.

— Ему еще повезло, что его драгоценная шея вообще останется при нем, — возразил Доминик.

Мег не стала спорить. Это была чистая правда.

— Доминик единственный из всех известных мне лордов, кто не вздернул бы Дункана тотчас же, как предателя, — сказал Саймон.

Приглушенно звякнули колокольчики. Мег встала с колен и коснулась мужниной щеки.

— Я знаю, — с гордостью произнесла она. — Поэтому-то ты и есть Глендруидский Волк. Ты достаточно силен, чтобы не убивать.

Доминик улыбнулся и накрыл руку жены своей рукой.

— Ты бы лучше взглянула на колдунью, — пробурчал Свен, набрасывая на Эмбер одеяло. — Она белая и холодная, будто иней.

Под нежную песню колокольчиков Мег поспешила к Эмбер, опустилась на колени и потрогала ее. Кожа Эмбер была действительно холодной на ощупь. Дышала она неровно, неглубоко. Сердце билось слишком часто.

Нахмурив брови, Мег повернулась к Саймону.

— Что ты ей сделал? — спросила она.

— Схватил за запястье.

— Так грубо, что сломал ей руку?

— Нет, хотя плакать бы не стал, если бы и сломал, — сказал Саймон. — Проклятая колдунья заслуживает кое-чего похуже, чем несколько сломанных костей, за то, что сделала с Дунканом.

— Я это видел, леди, — сказал Свен, обращаясь к Мег. — Он едва прикоснулся к девчонке, а она завопила так, как могла бы завопить душа, которая в первый раз попробовала адского пламени.

Мег наклонила голову, как это делает человек, прислушивающийся к какому-то отдаленному звуку.

— Все сходится, — сказала она под конец.

Мег откинула угол одеяла. Запястья Эмбер были аккуратно связаны у нее спереди.

— Говорят, что если кто-то к ней прикасается, то это причиняет ей боль, — прибавил Свен.