Мужчина шел сзади, чувствуя, как помимо воли, его охватывает желание, исподволь, из самых сокровенных глубин подбирается к паху, к груди, сжимает огненным кольцом, все сильнее и сильнее. И вот он уже весь словно опутан невидимыми сладостными щупальцами, не в силах ни на йоту ослабить их смертельную хватку. Почему это происходит с ним? Он пытался освободиться от этого жестокого плена, и не мог…

Его никогда не тянуло к женщинам так … Он был воином, брал их с боя, удовлетворял свои желания, и тут же забывал. Он был непостоянен, как ветер, и как ветер, свободен.

– Я выиграю этот бой, завтра. И любой другой бой. – Он глубоко вздохнул. Горячий и пыльный воздух заполнил легкие, не принося облегчения. – Мне стало неинтересно драться. Эта игра больше не увлекает меня, потому что мне слишком легко побеждать. Великий Зевс! Я режу людей, словно мясник! Реки крови протекли у меня между пальцами. – Он посмотрел на свои руки, сильные, с широкими запястьями. – А звери? Ты помнишь того красивого барса, которого я убил в прошлый раз, чтобы эти пресыщенные и развратные ублюдки могли потешиться? Я мог убить это прекрасное животное за один миг, у него не было ни единого шанса против меня! А я играл с ним, мучил его и дразнил, делал вид, что он вот-вот разорвет меня своими клыками и когтями… Ты помнишь, как ревели от восторга эти разодетые бараны, и как визжали, исходя слюной, их жирные жены?

– Они обожают тебя. Они видят тебя во сне, почивая в своих шелковых постелях, рядом с храпящими мужьями; они все отдаются тебе… прямо там, на арене, залитой кровью. Они осыпают тебя золотом. Хотя ты давно богаче любого из них. – Женщина усмехнулась. – Почему ты все еще продолжаешь?

– Потому, что я больше ничего не умею делать так же хорошо. Да, я богат. Но дерусь не из-за денег. Упоение боя – это как дурман, как опьянение. Когда у меня в руках оружие, я чувствую себя императором Рима. Мое тело – это машина, созданная для того, чтобы убивать. Боги предназначили мне такую судьбу, а с Богами не спорят.

– Ты никогда не споришь с Богами? – женщина улыбалась уголком красных губ.

– Нет. – Он помолчал в раздумье. – Разве что только из-за тебя.

Он подошел и осторожно, стараясь не поранить надетым на него железом, обнял ее, прижал к груди. Длинный черный локон змеей заполз за ворот его тонкой кожаной кольчуги, покрытой спереди и сзади позолоченными металлическими бляхами.

– Поцелуй меня.

Она осталась недовольна.

– Не так. Долго.

На его губах чувствовалась цветочная пыльца, выдуваемая ветром с орошаемых полей на окраинах вилл.

– Еще… – Женщина была требовательна и нетерпелива. Она гладила его шею, незащищенную доспехами. Вытащила из драгоценных ножен на его поясе остро отточенный короткий клинок, молнией полыхнувший на солнце. Приложила к пульсирующей под кожей артерии.

Мужчина не шелохнулся. Он тяжело дышал, стараясь унять бешеный стук сердца. Пожар желания, разгораясь со страшной силой, гонял кровь по жилам судорожными толчками. Под острым краем клинка показалась алая капелька.

– Ты не защищаешься? – Она надавила чуть сильнее; капелька крови стала больше, рубиново засветилась в луче, отраженном от полированного металла.

– От тебя нет. Нажми сильнее, – меч слишком острый, все произойдет быстро. Ты сможешь увидеть агонию сильного здорового тела. Это интересно. В первый раз. Потом надоедает, становится скучно.

– Ты позволишь мне сделать это? – ее глаза странно блеснули, в самой глубине зрачков разливалась истома желания, веки дрогнули от страсти. Кровь на его шее возбуждала ее.

– Я буду счастлив, что смог достойно развлечь тебя.

Она отвела клинок и прикоснулась губами к порезу на шее. Мужчина поднял ее на руки.

– Ты не боишься смерти? – спросила она между поцелуями.

– Нет.

– В самом деле?

– В этом мире есть тысячи вещей, гораздо хуже смерти. Я так часто смотрел на нее, что согласился с ней. Возможно, даже полюбил ее. Это просто конец старого сна и начало нового.

Ее губы имели солоноватый вкус крови, белое тело вздрагивало от его ласк, глаза медленно закрылись.

– Из-за тебя я готов поспорить с Богами, – шептал он – а если понадобится, то и сразиться с ними. Владей же мною, как только ты одна умеешь. Когда тебе надоест этот сон, прерви его острым железом. И мы с тобой начнем смотреть новый, рано или поздно. Я увидел тебя и понял, что отныне не принадлежу себе.

– Помнишь, как я бросила тебе золотую монету прямо на гладиаторскую арену, дымящуюся от крови, среди сотен других таких же монет?

– Помню, звезда моя. Этот миг – словно печать на моем сердце.

– А ты поймал именно ее! На лету!

– Я поднял глаза и увидел тебя, узнал из многих лиц, и стал твоим навеки.

– Я крикнула тебе: «Держи!»

– И я ответил тебе, и поднял руку, и зрители ревели от восхищения, повскакав со своих мест. Они словно сошли с ума. Звери метались по своим клеткам, а служители волокли прочь мертвые тела. Весталки срывали свои покрывала и размахивали ими, крича от восторга. Залитый кровью песок весь был усыпан золотом, но я видел только одну тебя…

– Мне нравится, что твое тело такое тяжелое. Я хочу чувствовать его тяжесть. Сними это ужасное железо, ты меня поранишь… Поцелуй вот здесь…

Она шептала, смеялась, вскрикивала, стонала и плакала; слезы любви оставляли влажные дорожки на ее лице… День медленно клонился к закату, опуская на все вокруг золотисто-серую дымку, словно занавес.

Тине стало жарко, и она проснулась. Боже, опять какой-то ужасный сон! Она испытывала странное ощущение, как будто ее прервали во время… Мужчина был очень могучий, прямо исполин. Аж страшно. Но ей это, похоже, нравилось. Разумеется, во сне.

Впрочем, наяву она вдруг совершенно неожиданно и очень остро почувствовала, что хочет продолжения этих бурных, необычных ласк, под жарким задымленный небом, под шум прибоя… Какого прибоя? Господи! Морского, конечно же… Сколько крови было в этом сне! Красная кровь повсюду…

Где Сиур? Почему он не с ней? Он нужен ей прямо сейчас.

Тина поднялась, и, окончательно не проснувшись, все еще витая в жарком сне, отправилась к телефону.

– Ты куда? Что с тобой? Приснилось что-то страшное? – Людмилочка смотрела на нее расширенными от ужаса желтыми глазами. – Ты всхлипывала во сне. Пойдем, я налью тебе валерьянки.

Валерьянка была любимым лекарством Людмилочки, которая применяла его от всех болезней.

Сидя на кухне, в успокаивающем свете зеленого абажура, Тина постепенно приходила в себя, вспоминая, кто она и где. Сиур уехал. Она не знает, куда. Раз он не сказал ей этого, значит – это связано с его работой, опасностью. Влад посоветовал ей ночевать у Людмилочки. Им обоим будет веселее.