Последним, что мне запомнилось, был голос Кейна, прокричавшего кучеру мой адрес в Уэст-Энде, и слова его были солеными, пахнувшими морем. Затем я во второй раз лишился чувств, но на полпути к дому пришел в себя и услышал от Кейна, что случилось. Чувства мои пришли в норму, в чем меня убедил щипок за руку и запахи лондонской ночи.

По возвращении сюда, в дом № 17, Кейн, бедный, несчастный Кейн, как сумел, помог мне выбраться из кеба, привел в дом и уложил в постель. В ту ночь я спал так, как не спал со времен Тринити, когда после интенсивных занятий спортом валился чуть ли не замертво и, даже проснувшись, все еще чувствовал усталость. Вот и на сей раз я обнаружил, что мои чувства притупились после вчерашнего перенапряжения. Какое-то время я сидел, спустив ноги на краешке кровати, собираясь с силами, чтобы встать. Было еще темно. Как часто бывало в последнее время, я подумал о мистере Пенфолде: это казалось чем-то вроде молитвы. А когда я зажег лампу, меня воодушевил вид пляшущих язычков пламени — возможность не ощущать их на вкус, не слышать, а именно видеть, как и положено нормальному человеку. Затем я прислушался и уловил пение ранних птичек Челси. И, спускаясь вниз в ночной рубашке, я слышал лишь эхо давешнего зова: «Стокер, Сто-кер».

Кейн еще спал своим опиумным сном, видел навеянные им грезы. Его привычки последнего времени позволяли предположить, что встанет он не скоро, и я надеялся, что смогу занести в дневник вчерашние события, прежде чем мне придется успокаивать проснувшегося друга. Но, отдернув шторы, чтобы впустить утренний свет, и повернувшись к столу, я обнаружил на нем, рядом с тем местом, куда поставил свой чай, ту самую белую крысу в белом саване. Только теперь она не изображала труп, а была им.

Точнее, была превращена в него. Когда я приподнял тонкий покров и увидел, что крыса не повреждена — то есть сердце не тронуто, — сзади повеяло ветерком, и я ощутил тот самый запах фиалок, который вызывал у меня отвращение. Может быть, Кейн оставил окно открытым? Нет, он-то как раз привык держать свой замок на холме на всех запорах, как шкатулку с драгоценностями. Стало быть, сюда ночью наведался Тамблти. Наведался, чтобы оставить послание: я тоже наблюдаю, я тоже могу нанести удар, если сочту нужным. Теперь я знал и как он пришел, и почему — от этого знания стыла кровь.

Я сидел за столом, все еще пытаясь унять дрожь в руках, чтобы взяться за чашку с чаем, когда по лестнице, раньше, чем можно было ожидать, озабоченно выкликая мое имя, спустился Кейн. Увидев меня в полном душевном здравии, он обрадовался, но его ликование длилось недолго, лишь пока я не рассказал ему про крысу, которую к этому времени уже выбросил в мусорный ящик за кухонной дверью.

— Где… где ты это нашел?

— На переднем крыльце, — соврал я.

Кейну лучше не знать, что прошлой ночью Тамблти проник в дом и мог легко подняться по лестнице и добраться до Кейна, пока тот спал. Правда, зачем? Забрать то самое сердце, которое он уже однажды пытался заполучить? Нет. В любом случае Кейну лучше не знать, что этот дом осквернен. (Вопрос. Как в таком случае могут вернуться сюда Флоренс и Ноэль?) Чтобы Кейн не начал вдаваться в детали, я сменил тему и стал расспрашивать его о человеке, который помог усадить меня в экипаж.

— Какого возраста был тот джентльмен?

— Ну, пятьдесят-то ему едва ли будет… крепкий малый: поднял тебя в кеб сам, один. Сорок? Тридцать? Да, пожалуй, тридцать.

— Цвет волос?

— Не помню, — ответил мой друг после долгого раздумья.

— Усы?

— Ну да, были… Или бакенбарды, мне уж не припомнить.

— Как насчет акцента? Он что-нибудь говорил?

— Да, когда предложил помочь, и еще раз, пожелав доброго пути. Акцент, говоришь? Затрудняюсь сказать. Просто не помню.

— И больше ничего не помнишь? Если не про этого человека, то про само происшествие?

— Ну, — сказал Кейн. — Помню, конечно, Эбберлайна.

— Инспектора Эбберлайна? Он-то откуда там взялся?

— Я готов поклясться, Брэм, что видел Эбберлайна. Он стоял на Коммершиал-роуд, когда мы уезжали.

Хм, не следил ли он за нами от самого «Красного льва»? И если да, то почему?

— И что Эбберлайн делал? — спросил я, одновременно попытавшись совладать с собой и отпить чаю.

Увы, чашка и блюдце дрожали и позвякивали в моих руках.

— Следил, я полагаю… О, Брэм, не нравится мне этот человек, совсем не нравится. Когда я оказался в таком тяжелом положении, в такой тревоге, а ты вообще на грани беспамятства, что сделал он, находясь по ту сторону дороги? Обвел пальцем поля своей шляпы, как и в тот раз, когда мы покидали «Льва». Предложил он какую-нибудь помощь? Как бы не так! Что ты на это скажешь, Брэм? Слуга общества, каким считается этот Эбберлайн, не находит нужным помочь…

Я перебил его:

— Что еще, Кейн? Было что-то еще?

— Ну вообще-то… все подробности той ночи совсем спутались.

Кейн сидел, опершись локтями на стол и спрятав от меня лицо в ладонях.

— Брэм… — сбивчиво начал он. — Я… я…

— Не переживай так, Хомми-Бег. Ты был просто… смущен, как и любой, оказавшийся в подобных обстоятельствах на твоем месте.

«…что я могу становиться невидимым и непонятым…»

Больше я ни о чем говорить не стал, и уж меньше всего о своих подозрениях. Что Тамблти находился в том переулке рядом с нами, что этот замаскированный злодей предложил свою помощь, подсадил меня в кеб и в подтверждение этого поместил крысу на мой обеденный стол.

Что же до инспектора Эбберлайна — то почему бы ему не проследить за двумя джентльменами, надевшими на себя личину трущобных жителей, один из которых знаменит, а другой неизвестен, но оба они имеют отношение к «Лицеуму», ставшему недавно местом так и не раскрытого «ужасного происшествия»? А возможно, он время от времени работает на газетчиков, готовых расщедриться за сведения о том, что делал Холл Кейн в прошлую субботу в Уайтчепеле.

Нет, ничего этого Кейну я не сказал, а предложил вспомнить о чае и тостах, которые стояли на столе до сих пор нетронутыми. Бот он, Кейн, сидит, пишет. Возможно, ведет свои записи, собственный дневник, хотя мне кажется, он просто уступает привычке, помогающей ему забыться в ситуации, в которой кто-то другой одурманивал бы себя опиумом.

Что же касается моих записей, то я завершаю их сейчас следующим вопросом: что, если Враг, оставив мне сердце, заберет мой разум? Что тогда?

Четверг, 2 августа 1888 года

Пишу эти строки, ибо чувствую, что должен что-то делать, чтобы не сойти с ума.

План снова сводится к тому, чтобы наблюдать и выжидать. Именно этим мы и занимались последние пять дней с прошлой субботы без малейшего эффекта. Обошлось без трупов и обращенного ко мне зова, но мы так и не узнали, в какой мере демон овладел Тамблти: всецело или нет. Чтобы УЗНАТЬ, надо ВЕРНУТЬСЯ в Уайтчепел, но Кейн этого сделать не может, я не хочу рисковать, и Сперанца согласна. Итак, мы наблюдаем и выжидаем, проклиная этот план бездействия и занимая себя чем можем.