Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Юджин понял, что его стремление к эффектности опять сыграло против него, поспешно проглотил остатки рыбы с овощами, запил стянутым у кого-то пивом и сыто выдохнул с блаженной улыбкой:
— Кристина Дюбуа.
Посетители трактира озадаченно примолкли, запереглядывались, трактирщик усиленно зачесал затылок, но привычное действие успеха не принесло, память категорически отказывалась сотрудничать.
— А кто это? — сипло выдохнул кто-то из мужчин.
Юджин опять почувствовал себя центром вселенной, неиссякаемым источником мудрости, улыбнулся снисходительно:
— Повитуха это наша.
— Да иди ты, — отмахнулся трактирщик. — Повитуха же одна из первых померла.
— Не, она после чёрного мора сгинула, — ввернул трясущийся не то от похмелья, не то от старости старик со слезящимися блёклыми глазами.
— Да как же она сгинула, когда она на днях Мэгги мою пользовала? — усомнился до бровей заросший рыжей бородой мужик. — Не помогла, правда, ни шиша, пришлось к слуге господина инквизитора жёнку везти.
Юджин почувствовал, что его минута славы безнадёжно уходит, вскочил на лавку, вскрикнул прерывающимся от волнения и напряжения голосом:
— Она это, она! Сегодня в полдень её судить и казнить будут!
— Так в полдень же Веронику жечь собирались?
— Собирались Веронику, а сожгут Кристину, — охотник хрипло вздохнул, головой яростно мотнул. — Как по мне, так всех баб спалить надо, от них одни склоки да болтовня пустая. А вообще, надо не языками чесать, а в полдень прийти на площадь да всё самим и увидеть. Чай, на месте-то быстрее разберёмся.
Опешившие от непривычного многословия признанного молчуна посетители трактира зачарованно кивнули и поспешили разойтись. К готовящемуся зрелищу требовалось запастись ещё и хлебом, а лучше — пивом, чтобы торжество справедливости оказалось абсолютным.
День четырнадцатый. Тобиас
Из заброшенного склада до дома нам пришлось топать пешком. Эрик, конечно, предлагал сменить облик и полететь, но мы (за исключением Кристины, которую, откровенно говоря, никто и не спрашивал) не сговариваясь заявили, что потрясений с Лихозвонья хватит. Драконы жить предпочитают замкнуто, а потому среди людей о них ходят самые невероятные слухи, в основном, конечно же, кровожадные, ведь больше всего пугает то, чего не знаешь. И воспари Эрик над городом, его сначала закидают камнями, а уж потом станут разбираться, кто это да насколько опасен.
В ночной темноте найти тропку, которая вела в город, было весьма проблематично, один раз мы чуть не забрели в болото, в другой сбились с тропы и чуть не переломали ноги в коварном овражке. Когда мы, наконец, добрались до жилых домов на окраине, на небе уже алела заря, а вид у нас был такой, что повстречавшаяся нам старуха с лохматой, в репьях козой испуганно шарахнулась в сторону и сдавленно завыла, осеняя себя защитными знаками. Что ж, как говорится, добро и должно быть страшным, чтобы зло боялось. Зло, в виде Кристины Дюбуа, пугаться нас не спешило, повитуха усиленно делала вид, что она несчастная жертва безумцев, которую необходимо немедленно отпустить, в идеале, ещё и с велеречивыми извинениями. Ведьма не сомневалась, что никто в Лихозвонье не поверит в то, что это именно она причина всех обрушившихся на город несчастий. Правда, когда мы добрались до дома градоправителя (напугав по дороге помимо уже упомянутой старухи ещё пять мужиков, трёх женщин и двух маленьких девочек, возрыдавших так, что их поддержали все уцелевшие в городе собаки), уверенность Кристины в том, что её простят и отпустят несколько пошатнулась. Никто из встреченных нами не горел желанием спасать повитуху, думаю, многие её даже и не вспомнили, хотя и прожили с ней в одном городе много лет.
Элеас встретил нас со спокойной сдержанностью, выслушал внимательно с невозмутимым видом, точно мы ему прогноз погоды озвучивали, а затем повернулся к Кристине и коротко уронил:
— Это правда?
Ведьма воинственно вскинулась, начала горячо опровергать возводимую на неё, по её словам, напраслину, но градоправитель её даже не слушал. Посмотрел в глаза пытливо, послушал едва заметную дрожь в голосе, отметил нервное трепетание губ и рук и сухо кивнул, подводя итог:
— Значит, правда. Сжечь.
Кристина отчаянно закричала, повалилась на землю, на коленях поползла к Элеасу, стараясь ухватить его за ноги, но двое дюжих стражей проворно и явно привычно подхватили женщину под руки и поволокли к выходу.
— Нет!!! — отчаянно голосила ведьма, силясь вырваться, извиваясь всем телом. — Я не хочу умирать! Только не костёр, умоляю!!!
Вероника вздрогнула, прижалась ко мне, пряча лицо у меня на груди. Моя любимая чародейка как никто другой знала, как это страшно: ждать костра, ежеминутно представлять раскалённые языки пламени, испепеляющие одежду, покрывающие волдырями, а затем и обугливающие кожу, которая распадается заворачивающимися внутрь лепестками. Инквизитору должно быть строгим и беспристрастным стражем справедливости, он обязан как никто иной свято контролировать, чтобы суровость наказания ни в коей мере не была меньше тяжести преступления, но… Всё-таки паршивый из меня инквизитор.
— Элеас, — я шагнул вперёд, кашлянул, прекрасно понимая всю возмутимую мягкотелость своей просьбы, — Кристина Дюбуа действительно заслуживает костра, но…
Я замолчал, пытаясь подобрать слова, которые смогли убедить бы градоправителя, ведь он наверняка жаждет для ведьмы, отнявшей у него всю семью, самого сурового наказания.
— Но? — всё тем же невозмутимым тоном спросил Элеас, в глазах которого не было и намёка на лютое торжество, лишь глухая боль и тоска.
— Отвечая жестокостью на жестокость, ушедших не вернёшь и боль от их потери не облегчишь.
На лице градоправителя не дрогнуло ни единого мускула.
— И что ты предлагаешь?
Я глубоко вздохнул, словно в омут собирался прыгнуть:
— Кристина, вне всякого сомнения заслуживает костра, но мёртвое тело горит ничуть не хуже живого.
Элеас молчал, глядя на меня с невозмутимостью древних статуй, коим ведомы все тайны прошлого. Нежная ладошка чародейки скользнула в мою ладонь, тонкие пальчики ободряюще сжались, я в ответ нежно погладил руку любимой.
— Не ожидал от инквизитора такой просьбы, — градоправитель приподнял уголки губ в лёгкой мимолётной усмешке. — Надеюсь, ваше милосердие исходит от благородства души, а не тёмных чар, помутивших разум?
— Я не околдован.