мятеж, который его спас от военного суда, Гедройц объявил позором всего эскадрона. Все, бывшие в Крымской, теперь здесь были в опале.

К счастью, появился Петр Арапов, который встал после сперва брюшного, потом сыпного тифа. Гедройц побаивался Петра по той причине, что тот был племянником Врангеля, а Врангеля он очень боялся.

Наконец в Севастополь приехал Врангель и взял на себя главное командование. С его приездом все повеселели. Все больше и больше солдат вставали от тифа. Наш эскадрон пополнился, но лошадей, конечно, не было. Эскадрон в 150 шашек, под командой полковника Топтыкова, с ротмистром Германом Стенбоком[287], штабс-ротмистром Араповым, поручиком Татищевым и корнетами Лейхтенбергским, Артамоновым и Мошиным[288] погрузился в поезд на Джанкой. Оттуда в пешем строю пошли на Магазинку и оттуда на Сиваш.

Мне это было очень приятно. В эскадроне теперь были люди, которых я знал со времен до Британ, знал и всех офицеров, и многих, которые были в Лубнах. Дух эскадрона был очень высокий. С нами шли и желтые, и синие кирасиры, которых мы знали. Нас великолепно снарядили. В нашем полку были и эскадроны 2-й гвардейской кавалерийской дивизии. Единственно, чего не хватало, это наших батарей, у них были орудия, но не было снарядов. Весь полк был спешенный.

Наша дивизия теперь была совершенно иначе сформирована, чем раньше. В нее входили 1-й сводный полк, кажется, в нем были эскадроны 2-го Павлоградского гусарского[289], 2-го Курляндского уланского[290], 2-го Псковского драгунского, 11-го Изюмского гусарского[291], 11-го Чугуевского уланского[292] и еще какой-то эскадрон. Во 2-м полку я не знаю, кто был, кажется, полки 8-й и 9-й кавалерийских дивизий. В 3-м полку были эскадроны 10-й и 12-й кавалерийских дивизий. Насколько я знаю, даже тогда они были на лошадях. Полком нашим опять командовал Косяковский и бригадой – Данилов.

Мы стали в окопах на Сиваше. Было непонятно, кто сидел в этих окопах до нашего прихода. Когда мы пришли, никого там не было. Большевики были приблизительно в двух верстах от нас по ту сторону Сиваша. Сиваш сам мог быть преградой. Если ветер дул с запада, то воды в нем почти не было. Дно было покрыто каким-то светло-желтым илом. Он был такой скользкий, что по нему можно было скользить босыми ногами, как на коньках. Но стоять на нем нельзя было. Эта поверхность была только 2 дюйма в глубину, под ней была черная вонючая грязь, в которой утопали, она засасывала.

С западным ветром было бы легко перейти Сиваш, но почему-то большевики не пробовали. Иногда большевики забрасывали нас снарядами. До нашего прихода они, как видно, знали, что нет никого, потому что воронок от снарядов не было.

Никто из нас не знал даже приблизительно, сколько было войск в Крыму. Говорили, что какие-то части были эвакуированы из Одессы. Сколько из Деникинской армии осталось, никто не знал. Петр говорил: «Думаю, у нас тысяч 40, не больше». Мы, во всяком случае, были растянуты довольно жидко. «Фронт» тянулся верст на девяносто. Как Слащев его держал со своими тремя тысячами, совершенно непонятно.

Было очень жарко на Сиваше. Каждый день на той стороне появлялся мираж – белая церковь, белая ветряная мельница и несколько белых домов, но в действительности там было только два дома.

Через бинокль были видны на той стороне довольно большие части, которые открывали огонь, когда мы купались или скользили по илу. Но стреляли плохо. У многих из нас отчего-то были нарывы на ногах и спине. Играя, сбросили кого-то с нарывами с маленького утеса в Сиваш. Он сразу же провалился через ил в черную грязь. Смыть ее было нечем, соленая вода только оставляла соль. На следующий день его нарывы стали исчезать, и через два дня они пропали. Тогда все стали себя мазать черной грязью, у кого были нарывы, у всех пропали. После купания в Сиваше ходили на хутор, версты четыре, где был артезианский фонтан и пруд.

Посередине Сиваша были островки, покрытые лозняком. Туда доходили и красные, и наши дозоры. Только раз ночью мы оказались на одном островке с красными и захватили двух пленных. Они говорили, что Таврия кишела красными войсками.

Врангелевское наступление

Раздумывая о том, что случилось в 1920 году, я теперь не могу себе представить, какие надежды мы могли иметь на удачу. Мы были в положении гораздо худшем, чем при Деникине. Мы были закупорены, как в бутылке, в Крыму. Надежд на снабжение снаружи уже не было. Ни англичане, ни французы не интересовались свержением большевиков. Местного снабжения у нас никакого не было. Войск, тысяч 40, в лучшем случае 50, было мало, чтоб разбить теперь уже довольно хорошо организованную Красную армию. На что же мы надеялись?! Я теперь не знаю.

Тем не менее дух войск был хороший, во Врангеля верили. Помню, говорили тогда, что, может, будет восстание на Дону и Кубани. Если бы мы тогда подумали серьезно: как же это могло случиться? Уже при Деникине кубанцы «самостийничали». Какие-то дураки уверяли их, что они не русские, а отдельный народ. Что это значило? Они, как и все русские, были смесью славян, варягов, литовцев, татар и т. д. Как и украинцы – никогда не были независимыми: были и под татарами, и под турками, и под литовцами и поляками и, наконец, вернулись к России.

Донцы, с другой стороны, были очень горды быть русскими. Они были действительно русскими, независимыми, гордыми, лихими. Они бунтовали против русского правительства, как бунтовали новгородцы и псковитяне, но это была местная междоусобица. На донцов всегда можно было положиться, когда грозили враги. Может быть, и тогда можно было ожидать их помощи, но положение их было корявое. У них тоже не было арсеналов.

На крестьян тогда уже трудно было надеяться. Крестьяне многих губерний всею силою поддержали Деникина, но он их подвел. Большевики с ними расправились. Рискнуть второй раз они вряд ли бы посмели.

Большинство пополнения Деникинской армии было из пленных. Теперь у красных была такая большая армия, что они могли выбирать части, которые бы не так легко сдавались. На что же мы все-таки надеялись? Не знаю.

Была очень жаркая ночь. Я долго не мог уснуть, лежа на бруствере окопа. Пришел Петр Арапов и растянулся рядом. Мы часа два философствовали о разных вещах. Петр пошел проверить дозоры, а я заснул. Помню, как сейчас, сон. Было яркое небо, светило солнце, и мы колонной входили в Москву.