Она взглянула в окно, за которым шумели каштаны, над их кронами проплывали облака. Да, здесь есть все для полного счастья: и теплая, напоенная запахами цветов и листьев весна, и красивый мужчина, предоставивший ей свой кров и свою пусть сомнительную и недолгую, но все же любовь, и даже деньги, которые можно потратить в собственное удовольствие; есть целый мир, зовущийся Парижем, но который для нее сейчас в ее ситуации остается лишь видом из окна, не более…

Никто не знал, как страдает она от того, что, прикасаясь к Крымову, не испытывает ровным счетом ничего из тех прежних пылких чувств, которые роднили их прежде. Он стал для нее чужим человеком и, находясь рядом с ней, лишь терзал ее душу воспоминаниями, не больше. Хотя, быть может, в этом и кроется ее спасение?..

Она снова взяла в руки фотографии и задержалась взглядом на женщине, похожей на цыганку. Неужели и здесь обычное, ничем не обоснованное сходство? Что это с ней в таком случае происходит? Наваждение? Она сходит с ума и со всех фотографий на нее смотрят знакомые лица?

Очнувшись от своих мыслей, Юля все же заставила себя выйти из дома, нашла на соседней улочке фотоателье, где прямо при ней сделали еще две пары снимков, и, вернувшись, позвонила Щукиной.

– Надя? Крымов у тебя? Вот и отлично. Передай ему, что я немедленно заказываю билет и первым же рейсом вылетаю в Москву. Вы оба надоели мне. И если бы я знала, что встречу в таком прекрасном городе, как Париж, двух оборотней, ни за что бы не тронулась с места… Подожди, не перебивай меня и не пытайся мне внушить, что у тебя начинаются роды. Еще рано, и ты об этом прекрасно знаешь… Так вот. Я еще вернусь сюда, обязательно и очень скоро. И еще скажи Крымову, что я знаю, кто убил отца Кирилла. Все. Адье.

Она повесила трубку и сразу же набрала номер справочной Air France, чтобы спросить, как заказать билет на Москву. Она говорила по-русски, и ее никто не понимал. И тогда она перезвонила Нине и попросила ее прийти к ней и помочь с билетом. Но когда та пришла, Юля, уже одетая для выхода и с небольшим чемоданом в руке, развернула Сулиму на сто восемьдесят градусов и, пробормотав: «Нам в аэропорт, запри здесь все, пожалуйста», почти вытолкала ее на лестницу. Она была явно не в себе.

* * *

Берестов, следуя совету Крымова и стараясь не думать о последствиях, прибыв из Парижа в Москву, первым делом забронировал купе до Адлера и уже вечером следующего дня вместе с женой Диной и двумя ротвейлерами – Филиппом и Луизой – выбыл из столицы. Подкупив проводницу, чтобы она не обращала внимания на двух четвероногих пассажиров, готовых разорвать каждого, кто приблизится к купе, Берестов весь долгий путь только тем и занимался, что ел, спал да иногда пытался разгадывать кроссворды.

– Ты не разговариваешь со мной, – вздыхала Дина, тупо уставясь в окно и стараясь не плакать. – Ты живешь какой-то своей жизнью, постоянно о чем-то думаешь и ничего мне не рассказываешь.

– Просто я не хочу, чтобы ты знала, какая грязь тебя окружает.

– А ты брось все – Москву, все свои амбиции, которые яйца выеденного не стоят, – и вернемся домой, а? Ведь у тебя же есть фирма, значит, мы уже не бедные. А что еще надо? Ты ведь и ребенка не хочешь…

– ПОКА не хочу, заметь…

– Все равно не хочешь, потому что боишься тут же его потерять. Но разве это жизнь?

Она сидела, подтянув колени к подбородку, и ее тоненькая жалкая фигурка почему-то не вызвала у Берестова никаких чувств, кроме отвращения. Он не любил Дину и женился на ней, потому что она являла собой контраст Марине, а ему как мужчине так хотелось в тот момент острых ощущений. К тому же он понимал, что на роль жены Дина подходит идеально: она умна, образованна, терпелива, тактична, скромна… Словом, сложить все положительные человеческие качества, включая и мужские, такие, как мужественность и твердость духа, и получится портрет жены депутата Берестова. К тому же вполне привлекательна, но все равно не настолько, как Марина, к которой он испытывал истинное любовное томление.

Дине, робко упрекающей его за безразличие к ней и понимающей, что в его жизни наверняка появилась другая женщина, наподобие той, которую он любил и которую все время, что они находились в браке, навещал, постоянно наведываясь в С., ничего другого не оставалось, как терпеть происходящее. Но и у этого положения вещей была оборотная сторона, которая начинала пугать ее, – это ненависть, которой постепенно напитывалась ее душа по отношению к мужу. Ни ласки, ни нежности или любви, ради которых она и согласилась выйти замуж за Берестова, она не испытала ни разу со времени своей свадьбы. Берестов словно бы платил ей за ее внешнюю пассивность и смиренность, осыпая ее долларами и стараясь при этом не глядеть ей в глаза.

«Ты что, до сих пор любишь ее?» Так получилось, что она, сама не желая, спросила его об этом вслух, и Берестов, словно очнувшись, оторвался от окна и медленно повернул голову.

– Повтори, что ты сказала? Кого ЕЕ? О ком ты, Дина?

У него был такой неприятный голос, что Дина вся сжалась, испугавшись, что он сейчас набросится на нее и даже ударит. Хотя такого в их жизни еще ни разу не было.

– О Марине Бродягиной, – ответила она, взглянув ему в глаза. – Ты думал, что я ничего не знаю? О твоих поездках в С. «по делам»… Да об этом знал, я думаю, весь город. Все за моей спиной шушукались, и ты думаешь, что мне ни разу никто не донес? Из твоих же друзей-приятелей, завистников и сволочей?

Она вдруг встала, выпрямилась во весь рост, и Филипп, двухлетний ротвейлер, обожавший свою хозяйку, тоже привстал и уставился на хозяина, точнее, на человека, который довольно редко появлялся в их доме и время от времени, вместо того чтобы кинуть ему и Луизе кусок мяса, лишь трепал их за загривок и похлопывал по спине.

– А ты чего? – Берестову, вероятно, не понравилось, что Филипп поднялся со своего места и смотрел на него каким-то диким, злобным взглядом, словно понимая, какие чувства испытывает этот мужчина к его хозяйке.

Филипп рыкнул, мотнул головой и снова лег на тапочки Дины.

– Вот так-то будет лучше… Так что ты там несла про Бродягину? Ты вообще-то думаешь, в чем меня обвиняешь?

Но Дина не слушала его – она была не рада, что вообще затеяла этот разговор. Тем более что Марины уже не было в живых. Жалела ли она свою распутную, непутевую соперницу? Пожалуй, да. Она всегда жалела, когда кто-нибудь умирал. Смерть – это не наказание, это приговор. И Марина, какой бы бесстыдной ни была, все равно могла прожить еще лет пятьдесят, если не больше, и родить ребенка. Это предназначение любой женщины, тем более молодой и красивой. Другое дело, что ее убийство совпало по времени с командировкой в С. Игоря. Но и это не все. В день убийства отца Кирилла Берестов тоже был в С. Это что, случайные совпадения? А что, если отец Кирилл оказался на пути Берестова, и ее муж решил его убить, а потом пригласить Крымова и попросить этого специалиста по криминальным делам пустить следователей прокуратуры по ложному следу? Ведь не напрасно же Берестов искал Крымова, постоянно кому-то названивал, спрашивая о нем и стремясь к встрече с ним.