Рабочим Ковильяна приходилось туго; они вынуждены были отказываться от самого необходимого. Но, несмотря ни на что, продолжали надеяться, что все изменится к лучшему.

В начале декабря выпал первый снег. Утром по дороге на фабрику Орасио невольно подумал о мужчинах, женщинах и детях, которых война лишила крыши над головой. Он представил себе, как они, дрожа от холода, укрываются в засыпанных снегом развалинах. Затем подумал о Маррете, доживающем свои дни в богадельне, о Жулии, заложившей последние одеяла, о старике, которого однажды вечером товарищи нашли мертвым на дороге в Алдейя-до-Карвальо…

Снег все шел и шел. С крыш свисали белые сосульки, улицы сверкали белизной — все было белым, за исключением дверей лачуг, они напоминали вход в пещеру. Телеграфные и телефонные провода стали похожи на толстые пастушеские посохи: теперь на них уже не садились ни воробьи, ни снегири. Снег хлопьями висел на деревьях и придавал им какой-то фантастический облик…

На рассвете Орасио и Идалина оделись и вышли из дому. Стоял страшный холод. По занесенной снегом дороге брели черные фигуры рабочих.

В горах снега уже навалило на несколько пядей. И, как всегда, через Ковильян начали проезжать лыжники, прибывавшие сюда из Лиссабона. На них были толстые свитеры, теплые шарфы и вязаные шерстяные шапочки. Они на несколько минут задерживались на площади, где была стоянка такси. Шоферы, в надежде на хороший заработок, наперебой предлагали им свои услуги. Владельцы фабрик, председатель муниципалитета и другие видные граждане города были довольны, так как паломничество любителей лыжного спорта поднимало престиж Ковильяна в стране. После недолгой остановки юноши и девушки уезжали в горы, в отель Пеньяс. Там они целыми днями носились по заснеженным просторам, по крутым белым склонам — тут поворот, там спуск, дальше подъем, — и их веселый смех нарушал ледяное молчание гор.

Усталые, возвращались они в отель, на застекленную террасу, где танцевали, занимались флиртом, обменивались впечатлениями о своих прогулках. Те из юношей, кто бывал в Швейцарии и в Пиринеях, пренебрежительно посматривали на безмолвную белую пустыню за окнами, жаловались, что наст недостаточно плотен… Девушки, которые никогда не бывали за границей, покуривая сигареты, с восхищением слушали их рассказы…

Вечером сверкающий огнями отель издали казался загадочным судном, зажатым в полярных льдах. Там шла своя, обособленная от окружающего мира жизнь. А если смотреть вблизи, здание как бы составляло неотъемлемую часть гор…

Каждый день через Ковильян проезжали новые группы лыжников. Педро, выходя из фабричных ворот, встречал их на дороге, и ему всегда хотелось поехать вместе с ними. Однажды он решил в ближайшую субботу подняться в горы и пробыть там воскресенье — так он иногда делал в прежние годы. Он всячески убеждал Орасио пойти вместе с ним: они приятно проведут день и полюбуются на лыжников, проводник Триго за какие-нибудь гроши предоставит им ночлег и еду.

— Нет! — отказался Орасио. — Лезть наверх, чтобы разбить башмаки, да еще платить за то, чтобы смотреть, как другие развлекаются, я не намерен. Какая в этом радость?

Педро продолжал настаивать: если Орасио захочет, он тоже сможет ходить на лыжах. Это не так уж трудно, Триго его научит.

Орасио иронически заметил:

— Я знаю… Тебя привлекают девчонки. Но неужели ты думаешь, что кто-нибудь из них обратит внимание на рабочего парня? Они, такие богатые, ждут тебя, не дождутся…

— Кабы не эта проклятая работа, — задумчиво проговорил Педро, — я бы дал жизни. Проводил бы время, как сынки фабрикантов, что приезжают из Лиссабона. Что я, не такой человек, как они? Плохо то, что я могу бывать в горах только по воскресеньям… А другие свободны всю неделю. В прошлом году я там познакомился с одной девушкой. Прелесть… все на нее засматривались. Не то, чтобы красивая, но глаза такие, что человек теряет голову… У меня ничего не получилось. Я был с ней только один день… Когда в следующую субботу вернулся, она уже уехала…

Орасио посмеялся над этим рассказом.

— Пойдем со мной! — твердил Педро. — Там ты забудешь о всех своих горестях. Подумай до субботы — и решайся!

Прошли дни. В субботу Орасио узнал, что Маррете стало хуже. Он тут же отправился в убежище. Оказалось, что Маррета уже едва мог говорить. Педро ушел в горы один…

В воскресенье Маррета почувствовал себя лучше и очень жалел, что напугал товарищей. Монахиня попросила Орасио долго не задерживаться, а Маррете велела поменьше разговаривать. Но тот ее не послушался и говорил без конца. Как и прежде, его интересовало, что происходит в мире.

— Ну, как там, что слышно, что говорят? Теперь ведь мне даже не дают читать газет.

— Ничего хорошего… все хуже и хуже…

— Хуже? Да не может быть! Я уверен, что все должно стать лучше… Разве ты не видишь, что весь мир содрогается? Так продолжаться не может!.. Я вот запрятан здесь, в четырех стенах, но отлично все вижу… Наступит день, и люди станут братьями… не будет больше так, что у одних все, а у других ничего. Изобилие придет во все дома. Это говорю я, Маррета! И придет конец всем войнам, и исчезнут границы между государствами. Человечество станет единым. Мне не верят, но я-то знаю, что войнам придет конец…

Видя, что старик очень возбужден, Орасио прервал его:

— Не разговаривайте так много — это может вам повредить…

Но Маррета продолжал говорить со все возрастающим пылом, словно будущее человечества зависело от его слов, от его веры…

В комнату вошла монахиня.

— К вам еще двое друзей…

Орасио простился с Марретой и вышел. Тогда монахиня впустила Трамагала и Дагоберто…

Орасио возвращался через галерею. На скамейках сидели инвалиды, сгорбившись и кутаясь в обтрепанные пиджаки и пальто, почти такие же старые, как и они сами…

Когда Орасио пришел домой, Идалина, стоя у очага, разговаривала с Жозефой, державшей на руках сынишку.

— Ну, как? — спросила Идалина.

— Ему как будто лучше…

Жозефа продолжала прерванный приходом Орасио рассказ. Идалина с удивлением глядела на ее уснувшего сына. Это был уже не тот ребенок, которого несколько месяцев назад мать забрала из яслей. Он стал бледным и худым, даже изможденным, у него был непомерно большой живот. Однако Жозефа, видимо, не обращала на это внимания: ее мальчик был таким же, как все дети, живущие в грязи и нищете.

Наконец Жозефа ушла. Идалина хотела поделиться с Орасио своими подозрениями, но все не решалась. И только когда они уже ложились спать, сказала:

— Знаешь, кажется, я опять…

Маррета скончался во вторник. Орасио