двери соседнего дома. Он повернулся и увидел сгорбленную фигуру сеньоры Лукресии.

— Он здесь больше не живет, — сообщила старуха. — Перебрался в богадельню.

— В богадельню? — переспросил удивленный Орасио.

— Да, вчера ушел. — И соседка, поеживаясь от холода, закрыла дверь.

Орасио решил было переждать дождь у Рикардо и заодно узнать насчет Марреты. Но тут же отказался от этой мысли — ему было бы тяжело увидеть нищету, в какой последнее время жила семья Рикардо. И он зашагал к лачуге Трамагала. Дождь усилился; улица была пустынна, даже ребятишки не решались высунуть нос и скучали дома, глядя в окошко.

— Здоро́во! Ты заходил к Маррете? — спросил Трамагал.

— Да… Что ж ты мне ничего не сказал? Ни ты, ни другие…

— Я тоже не знал, мне рассказали только вчера, когда я вернулся с работы. Маррета скрывал, что собирается в богадельню. Думаю, что он попросился туда, как только его уволили с фабрики, и все это время дожидался, пока освободится место…

Некоторое время оба молчали. На улице по-прежнему шел дождь.

— Но ведь он всегда ругал убежище: и порядка там нет, и кормят плохо… даже не используют те пять тостанов, которые мы еженедельно вносим на его содержание, — вспомнил Орасио.

— Да… — проговорил Трамагал. — Оттого-то мне и больно было узнать об этом… Ведь Маррета пошел туда не потому, что ему хотелось… Он и слышать не мог о богадельне… Вот почему я не решился сегодня пойти проведать его…

Орасио посмотрел на часы:

— А мне бы хотелось сходить к нему… Но уже поздно. Пока дойдешь, стемнеет…

— Пойдем вместе в следующее воскресенье. Когда я думаю о старике, у меня сердце разрывается! Трамагал подошел к двери, распахнул ее настежь и стал жадно дышать влажным воздухом… По-прежнему моросил дождь…

Большое старое здание Убежища для инвалидов возвышалось на фоне соседних ветхих домов. Орасио часто проходил здесь, но никогда не останавливался у входа. Сейчас дрожащей рукой он нажал кнопку звонка. Издали послышались шаги, они медленно приближались; наконец дверь открылась.

Перед Орасио стояла бледная монахиня лет сорока в белом накрахмаленном чепце.

— Добрый день… — поздоровалась она слащавым голосом. — Что вам угодно?

— Я бы хотел повидать Жозе Ногейру… Его обычно зовут Марретой…

Монахиня вытащила часы:

— Остается десять минут… — нерешительно сказала она и тут же милостиво разрешила: — Раз уж вы здесь, входите!

Орасио прошел в старинный дворик, в глубине которого виднелась лестница на второй этаж.

— Подождите здесь, я позову его.

Едва монахиня исчезла, кто-то наверху затянул песню. Низкий женский голос без конца повторял начальную строфу; он звучал, как победный клич над трупом поверженного врага. Наконец голос смолк. Вскоре на лестнице появилась растрепанная девушка и посмотрела на Орасио безумным взглядом. Она простояла несколько мгновений неподвижно, затем, пронзительно вскрикнув, убежала.

Сверху донесся другой женский голос:

— Разве я тебе не запретила выходить в коридор?

Снова воцарилась тишина. Вернулась монахиня. В тусклом свете сумрачного зимнего дня ее чепец казался особенно белым. Рядом с ней шел старик, одетый в поношенную форменную одежонку, порыжелая куртка и заплатанные, обтрепанные брюки придавали ему очень жалкий вид. Орасио узнал Маррету по улыбке.

— Дядя Маррета… Ну как вы? — Орасио не мог продолжать — слова застревали у него в горле.

Маррета обнял его:

— Здравствуй паренек! Что нового?.. — У него навернулись на глаза слезы, ему тоже было трудно говорить.

Несколько мгновений помолчали.

— Я очень рад тебя видеть… — сказал Маррета.

Обоих стесняло присутствие монахини. Маррета повернулся к ней и спросил:

— Сестра, вы разрешите провести моего друга внутрь?

Монахиня кивнула головой.

Через темный коридор они вышли к галерее. Всюду здесь были старики, только старики. Одни ковыляли, опираясь на палку, другие молча сидели на скамейках. Орасио обратил внимание на старика, сидевшего в сторонке, который грыз ногти и исподлобья поглядывал на него. Некоторые, посмелее, подходили к Орасио:

— Нет ли сигаретки для старичка?

С задней стороны Убежище выходило двумя крыльями на небольшой огород. Там по тропинке, опустив глаза в землю, расхаживал какой-то старик; он непрерывно говорил и жестикулировал, обращаясь к невидимому собеседнику. Изредка останавливался, сплевывал и снова принимался шагать взад и вперед, весь поглощенный этим нескончаемым разговором.

В задних крыльях тоже были галереи — и там тоже ковыляли или сидели на скамейках инвалиды. Среди них Орасио увидел Паредеса. Он сразу узнал старого прядильщика.

— Мы можем посидеть здесь, — предложил Маррета.

Орасио присел на скамеечку рядом с Марретой:

— Что это вам пришло в голову уйти сюда? Да еще никого не предупредив!.. Я узнал об этом в прошлое воскресенье и очень расстроился…

Маррета ответил не сразу.

— А что мне было делать? — наконец пробормотал он. — Товарищам тоже приходится нелегко. Их помощь — большая жертва…

— Да ведь вы отказывались от этой помощи. А уделять вам понемножку никому не трудно…

— Я не хотел ничего принимать, но принимал. И наступил бы день, когда товарищи перестали бы помогать мне. Бедняги! Ведь каждому из них надо содержать семью…

Со второго этажа послышался голос сумасшедшей. Она снова затянула ту же песню, но вскоре замолкла.

Маррета хлопнул Орасио по коленке:

— Обо мне не беспокойся! Здесь не так плохо, как я думал… Конечно, это не рай земной, но жить можно. Поначалу вроде тяжеловато… Но потом привыкаешь. И я скоро привыкну, я уверен…

Наверху опять запела безумная. Казалось, звуки проникают во все щели, заглушают разговоры стариков, наполняют ужасом здание…

— Вот что на меня плохо влияет, — признался Маррета. — Но и к этому можно привыкнуть…

— Значит, здесь есть сумасшедшие?

— Есть несколько… Их некуда было поместить, потому и устроили сюда… Они не совсем сумасшедшие, но… Некоторых я знал, когда они еще работали на фабриках, и теперь так больно видеть их такими, с помутившимся разумом. А эта девушка совсем плоха… Жалко ее — ведь она молодая, ей и двадцати нет…

Сумасшедшая замолкла.

— Я хотел чего-нибудь принести, но не знал хорошенько, что вам нужно, — сказал Орасио. — Ведь вы не курите, да и мяса не едите… Скажите, чего вам не хватает, и я в следующее воскресенье принесу.

— Мне ничего не нужно. — Маррета на мгновение заколебался. — Я мечтаю только о том, чтобы потеплело. Я очень люблю копаться в земле. Как только пригреет солнышко, стану обрабатывать огород, — у меня появится занятие…

Орасио настаивал: не может быть, чтобы он ни в чем не нуждался. Известно, что в богадельне жизнь несладкая; он сам говорил это всякий раз, как только заходила речь об инвалидах. Почему же сейчас отрицает?

Маррета опустил голову.

— Ладно, раз тебе так