— Я вас не понимаю, — хрипло ответил адвокат.

— Ну как же, пенька — из которой плетут веревки, — пояснил Уимзи. — Пенька — превосходный материал. Ладно, вернемся к мышьяку. Вообще-то, как вы знаете, мышьяк людям противопоказан, однако в этой пресловутой Штирии[125]какие-то дремучие крестьяне вроде бы лопают его за милую душу. Сами они говорят, что мышьяк облегчает дыхание, благотворно влияет на цвет лица и делает гладкими волосы, поэтому его даже лошадям дают; не то чтобы у лошадей был какой-то особенный цвет лица, но вы меня поняли, надеюсь. Был еще ужасный господин по имени Мейбрик, который, по слухам, тоже принимал мышьяк. В любом случае хорошо известно, что некоторым людям после определенной тренировки удается съедать такие дозы, которые бы обычного человека прикончили. Хотя что я вам рассказываю, вы и так знаете.

— Впервые слышу.

— Вот как? Ну да ладно. Сделаем вид, будто вам все это в новинку. В общем, жил да был один господин — забыл, как его звали, но про это написано у Диксона Манна, — так вот, захотел он разобраться, в чем же фокус: долго ставил опыты на собаках и другом зверье, скармливал им мышьяк, многих уморил и наконец выяснил, что раствор мышьяка сразу действует на почки и потому чрезвычайно вреден для организма, а вот порошок можно давать день за днем, постепенно увеличивая дозу, и в конце концов человеческое нутро (знавал я одну даму в Норфолке, которая называла внутренности трубочками) приучается гонять мышьяк туда-сюда так, что вы даже глазом не моргнете. Я где-то читал, что это все благодаря лейкоцитам — знаете, такие маленькие белые штуковины, они как бы окружают попавший в кровь яд и вмиг его обезвреживают. Как бы там ни было, если принимать мышьяк достаточно долго — скажем, год, — у вас развивается что-то вроде иммунитета и от шести-семи гран порошка у вас даже живот не прихватит.

— Очень занимательно, — сказал мистер Эркарт.

— Похоже, эти штирийские селяне именно так и поступают, причем после приема мышьяка часа два или около того ничего не пьют, опасаясь, как бы яд не проник в почки и их не прикончил. Боюсь, медицинскую часть я изложил неважно, но суть, кажется, передал. И вот мне пришла в голову мысль: а что если вас, любезный, посетила гениальная идея — сначала приучить себя к мышьяку, а потом разделить с другом чудесный отравленный омлет? Друг бы умер, а вам хоть бы хны.

— Понимаю.

Адвокат облизнул губы.

— Что ж, цвет лица у вас хороший, чистый, правда, в паре мест от мышьяка появились небольшие пятнышки — такое случается, потом — у вас гладкие волосы и так далее, за едой вы стараетесь не пить, и в какой-то момент я сказал себе: «Питер, а вдруг?..» А когда у вас в шкафу нашли пакетик с белым мышьяком — не будем сейчас обсуждать как, — я подумал: «Так, так, так — и давно это началось?» Два года, любезно сообщил полиции ваш иностранный фармацевт. Правильно, да? Кажется, около двух лет назад и прогорел трест «Мегатерий»? Ладно, не хотите — не говорите. Затем мы добыли немножко ваших ногтей и волос, и — что бы вы думали? — они были просто нашпигованы мышьяком. И тут мы сказали: «Ага!» Потому я и пригласил вас сегодня к себе побеседовать. Подумал, вдруг у вас возникнут какие-то предложения.

— Я могу вам предложить только одно, — сказал мистер Эркарт, ужасно побледнев, но сохраняя самообладание, — хорошенько подумайте, прежде чем с кем-либо делиться этой вздорной теорией.

Не знаю, что вы вместе с полицией, которая, по-моему, способна на что угодно, успели мне подбросить, но распускать слух, будто я принимаю бог знает что, — это чистой воды клевета и, между прочим, подсудное дело. В последнее время я действительно принимал лекарство, содержащее незначительное количество мышьяка, — рецепт можно получить у доктора Грейнджера, — и вполне вероятно, что какие-то следы остались в моих волосах и коже, но помимо этого для ваших возмутительных обвинений нет никаких оснований.

— Никаких?

— Никаких.

— Тогда скажите на милость, — холодно произнес Уимзи, и в его сдержанном тоне послышалась угроза, — как вы ухитрились за вечер без сколько-нибудь заметных последствий употребить дозу мышьяка, достаточную, чтобы убить двух-трех человек? Эти противные сласти, которые вы тут вовсю уплетали с самозабвением, неприличным для вашего положения и возраста, обсыпаны мышьяком со всех сторон. И вы их съели, господь вас прости, полтора часа назад. Если бы мышьяк мог вам навредить, вы бы уже час корчились в агонии.

— Черт вас подери!

— Может, прислушаетесь к себе и найдете хоть парочку симптомов? — едко спросил Уимзи. — Принести вам таз? Или позвать врача? В горле не жжет? Внутренности не пронзает острая боль? Уже, конечно, поздновато, но при определенном старании у вас еще получится что-нибудь изобразить.

— Вы лжете. Вы бы на такое не осмелились. Это же убийство!

— Полагаю, не в данном случае. Но я готов подождать и убедиться.

Эркарт пристально на него посмотрел. Уимзи резко вскочил с кресла и навис над ним.

— На вашем месте я бы не стал прибегать к силе. Отравитель, знай свое место. И потом, я вооружен. Простите за мелодраматизм. Так будете корчиться от боли или нет?

— Вы сошли с ума.

— Зачем вы так? Ну же, старина, соберитесь. Поднатужьтесь. Показать вам, где уборная?

— Мне плохо.

— Конечно. Правда, тон не очень натуральный. Выходите из комнаты, прямо по коридору, третья дверь слева.

Адвокат спотыкаясь вышел. Уимзи вернулся в библиотеку и позвонил.

— Бантер, полагаю, мистеру Паркеру потребуется помощь в уборной.

— Хорошо, милорд.

Бантер удалился, а Уимзи стал ждать. Почти сразу издалека донеслись звуки потасовки. Вскоре в дверях появился очень бледный, взлохмаченный мистер Эркарт в сильно помятом костюме; Бантер и Паркер крепко держали его под руки.

— А ему правда стало плохо? — с интересом спросил Уимзи.

— Нет, — мрачно ответил Паркер, защелкивая на запястьях жертвы наручники. — Минут пять он клял вас на чем свет стоит, потом попытался выпрыгнуть в окно, но увидел, что лететь придется три этажа, рванулся в гардеробную и попал прямиком ко мне в руки. Послушайте, не дергайтесь, вам же больно будет.

— И он по-прежнему не знает, отравили его или нет?

— Похоже, ему так не кажется. В любом случае он особо ничего не изображал. Только попытался слинять.

— Слабовато, — заметил Уимзи. — Если б я хотел убедить окружающих, что меня отравили, то устроил бы что-нибудь посерьезнее.