И замер.

Даже в старые добрые времена в подвалах Стражи так не воняло. Даже в старые добрые времена на каждую камеру полагалось ведро, которое выносилось с частотой, зависящей от настроения Пятака. И даже в самые худшие времена подвалы Стражи никогда не пахли кровью.

Зверь зашевелился.

Здесь стоял большой деревянный стул. Здесь рядом со стулом стоял стеллаж. Стул привинчен к полу. К нему прибиты широкие кожаные ремни. На стеллаже разложены дубинки и молотки. Вот и вся обстановка.

Пол был темным и липким. По всей его длине проходила канавка, ведущая в канализацию.

Маленькое оконце под потолком было заколочено досками. Свет в таком месте считался неуместным. Все стены, как и потолок, были обиты мешками с соломой. И дверь тоже. Очень тщательно оборудованная камера. Отсюда даже звуку было некуда бежать.

Пара факелов не столько разгоняла темноту, сколько пятнала ее мазками света.

Ваймс услышал, за спиной у него вырвало Масхерада.

На полу в свете факелов что-то блестело. Как во сне Ваймс пересек камеру и поднял это. Зуб.

Ваймс выпрямился.

Из комнаты дальше вела деревянная дверь, сейчас закрытая, и более широкий коридор, за которым наверняка были камеры. Ваймс снял факел со стены, передал его Сэму и указал на коридор…

За закрытой дверью послышались шаги, звон ключей, снизу стал пробиваться свет.

Зверь насторожился…

Ваймс схватил со стеллажа самую большую дубину и быстро прижался спиной к стене рядом с дверью. Кто-то приближался, кто-то, знающий о существовании этой комнаты и называющий себя стражником…

Крепко сжав дубину обеими руками, Ваймс размахнулся…

И взгляд его упал на молодого Сэма, стоявшего у дальней стены с блестящим значком на груди и выражением… со странным выражением в глазах.

Ваймс опустил дубину, аккуратно прислонил ее к стене и достал из кармана кистень.

Закованного в кандалы, ничего не понимающего зверя утащили в темноту…

Какой-то человек, тихонько насвистывая, вошел в камеру, сделал несколько шагов, увидел молодого Сэма и открыл было рот, чтобы закричать, но вдруг уснул. Мужчина он был крупный, поэтому рухнул на каменный пол, словно набитый куль. Из одежды на нем были только штаны, фартук и наброшенный на голову кожаный капюшон. На поясе висела связка ключей.

Ваймс метнулся за дверь. За поворотом коридора оказалась небольшая, ярко освещенная комната. Ваймс ворвался туда и схватил за грудки сидевшего за столом человечка.

Человечек с трудом удержался, чтобы не вскрикнуть.

* * *

— И что наш папочка делает весь день на работе? — взревел Ваймс.

Коротышка вдруг обрел дар предвидения. Одного взгляда в глаза Ваймса было достаточно для того, чтобы понять, насколько коротким может оказаться его будущее.

— Я простой писарь! Писарь! Только записываю! — заверещал он и показал ручку в подтверждение своих слов.

Ваймс посмотрел на стол. Там были разложены циркули, измерительные приборы геометра — символы безумного здравомыслия Загорло. Также были книги и пухлые от бумаг папки. А еще металлическая линейка длиною в ярд. Ваймс схватил ее свободной рукой и с размаху шлепнул по столу. Звук, изданный тяжелой полосой стали, вполне удовлетворил его.

— И? — Он наклонился так, чтобы его лицо оказалось всего в нескольких дюймах от глаз отчаянно извивающегося писаря.

— И измеряю людей! По инструкциям капитана! Просто измеряю людей! Я не делал ничего плохого! Я не злой человек!

Еще один удар линейкой по столу. Но на этот раз Ваймс повернул ее так, чтобы кромка вонзилась в дерево.

— Подравнять тебя, а, господин?

У коротышки закатились глаза.

— Не надо!

— Отсюда есть другой выход? — Ваймс снова ударил линейкой по столу.

Писарь промолчал, но его быстрый взгляд сообщил Ваймсу достаточно. В обитой деревянными панелями стене, только тщательно присмотревшись, можно было разглядеть хорошо замаскированную дверь.

— Так. Куда эта дверь ведет?

— Э…

Ваймс чуть не ткнулся носом в нос коротышки, который, выражаясь на стражническом жаргоне, пытался оказать помощь следствию.

— Ты здесь совсем один, — сказал Ваймс. — У тебя нет друзей. Ты сидишь тут и делаешь записи для палача, кровавого палача! Но что я вижу? Стол. А в нем выдвигающийся и задвигающийся ящик. Так вот, если ты не хочешь навсегда разучиться держать перо, то немедленно скажешь все, что мне нужно…

— В пакгауз! — прошептал писарь. — В пакгауз по соседству!

— Правильно, сэр. Спасибо, сэр. Вы мне очень помогли, — произнес Ваймс, опуская обмякшее тело на пол. — А теперь, сэр, я пристегну вас к письменному столу. Ради вашей же безопасности.

— От кого?

— От меня. Я убью тебя, если попытаешься сбежать.

Ваймс поспешил вернуться в камеру пыток. Палач еще не пришел в себя. Чтобы поднять его и усадить на стул, пришлось попотеть. Ваймс сдернул капюшон. Лицо оказалось знакомым. Лицо, но не человек. Подобных лиц в Анк-Морпорке хватало — круглых, обрюзгших рыл, чьи обладатели никак не могли взять в толк, почему нельзя бить лежащего на земле человека. И не обязательно, что этому палачу нравилось забивать людей до смерти. Такие типы зачастую вообще ни о чем не задумываются. Для них это просто работа.

Ладно, не спрашивать же его об этом. Ваймс привязал палача к стулу, тщательно обездвижив его конечности и голову, и как раз затягивал последний кожаный ремень, когда пыточных дел мастер начал приходить в себя. Он открыл было рот, и Ваймс тут же заткнул его капюшоном.

Взяв связку ключей, запер входную дверь. Это на некоторое время продлит их уединение.

Направившись по тоннелю в сторону камер, он встретил молодого Сэма. Бледность на лице юноши была заметна даже в полумраке.

— Кого-нибудь нашел? — спросил Ваймс.

— Ох, сержант…

— Да?

— Ох, сержант… сержант… — Слезы текли по лицу младшего констебля.

Ваймс протянул руку и поддержал самого себя за плечо. Сэм весь обмяк, словно в нем не осталось ни единой косточки. Его трясло.

— Там, в последней камере, женщина, сержант… Ох, сержант…

— Попробуй сделать несколько глубоких вдохов, — посоветовал Ваймс. — Правда, воздух здесь не слишком пригоден для дыхания.

— А в конце есть еще одна комната, сержант… Ох, сержант… Масхерад снова потерял сознание, сержант…

— А ты — нет, — сказал Ваймс, похлопав его по спине.

— Но там…

— Давай спасем тех, кого еще можно спасти.