Подчеркну, что ровно в той степени, в какой у меня нет перцепции по отношению к тем спецслужбистским битвам, элементом и откликом на которые стала статья главы Госнаркоконтроля, у меня есть перцепция (да и рефлексия тоже) по отношению к вышеописанному домино. Никто не переубедит меня в том, что оно было задумано и сознательно осуществлено.

Простейший пример на эту тему я уже приводил неоднократно. Он касается личного решения Ю.Андропова «вытащить» из ссылки выдающегося советского литературоведа и философа М.Бахтина. Я говорил и буду говорить, что это решение не могло носить филантропического характера. Что Андропов просто не мог его осуществить, не придав ему соответствующего ракурса. То есть не объяснив, зачем ему какой-то литературовед. Единственное возможное объяснение относилось к борьбе с так называемой смеховой культурой (она же — культура подрывных анекдотов, распространяемых в советском обществе).

Бахтин действительно был крупнейшим советским специалистом по смеховой культуре. А также по ее истокам. То есть, по так называемой карнавализации, которая сама коренилась в еще более глубоких вещах. В том числе в поклонении богам, альтернативным Олимпу, прежде всего Сатурну (он же — Кронос). Именно сатурналии породили карнавал как социокультурное явление.

Вся эта смеховая культура имела своей целью разрушение вертикальных смысловых систем, к которым относились и системы церковные. Под этим углом зрения можно говорить о специфической антицерковной версии Ренессанса.

Ставить знак равенства между Эразмом Роттердамским и Франсуа Рабле, говоря, что и то, и другое — это ренессансная борьба с церковью, значит сильно упрощать существо дела.

Эразм Роттердамский оппонировал церкви с позиций разума и морали. Франсуа Рабле подымал Плоть на войну с Духом. То есть и здесь был задействован тот же принцип концентрических кругов. Поскольку церковь — это институт, а у института есть Смысл в виде христианства, а Смысл апеллирует к Духу, а у Духа есть предпосылки, то если эти предпосылки подорвать, если заточить против Духа Плоть, то Дух завалится, а с ним завалится Смысл вообще. Это потянет за собой христианский Смысл. А христианский Смысл, завалившись, завалит и церковь.

Бахтин — отвечаю на сто процентов за этот «концептуальный базар» — строго в таком ключе трактовал и Рабле, о котором подробно писал, и карнавализацию, которой посвятил все свое творчество. Речь шла не о борьбе с той или иной смысловой системой, а о борьбе с вертикальным Смыслом как таковым. Борьбе с Духом. На эту борьбу — этот бунт против Духа — подымалась Плоть. Но не она была окончательным триумфатором. На руины, порожденные этим бунтом, должны были высадиться старые боги. Они жаждали. И их призывали.

Никто не осуществил в итоге системных действий по модели Франсуа Рабле. Ни ренессансные гуманисты, ни просветители, ни табориты, ни якобинцы. Ни у кого не поднялась рука на Смысл как таковой. На всю и всяческую вертикаль. Каждый, кто когда-нибудь скажет, например, что Ленин или большевики в целом планировали что-то подобное, солжет нагло и злокозненно.

Множество работ Ленина посвящено тому, как этого не допустить. Постоянно обсуждается одно и то же: от какого наследства мы отказываемся. От этого отказываемся, от этого — нет. Травму создаем, но не расширяем. Вокруг травмы — оградительный пояс. А дальше — новый дом. И враги, заполнившие расстрельные рвы… И новая индустриализация… И ГОЭЛРО… И новые открытые перспективы — и социальные, и духовные. Можно обсуждать качество этих перспектив, но нельзя отрицать их наличие.

Короче, было сделано именно то, что я уже представил в своей архитектурной аллегории. Только вместо зачистки «красных» нужно в зоне «6» на рис. 39 разместить зачистку «белых».

Никто не повреждал основной грунт. Не рубил сук, на который хотел усесться. Приводя примеры, доказывающие правоту данного утверждения, я уже апеллировал к образу Цюрупы — наркома продовольствия, который падал в голодные обмороки. Миф о голодном наркоме продовольствия — путь к построению нормального социума. Подрыв этого мифа перекрывает подобный путь. А если подрыв содержит в себе почти явное прославление обратного прецедента («изувер он, этот нарком, надо было детей своих накормить»), то ни о каком нормальном социуме дальше говорить не приходится.

Не трогали бы в перестроечной пропаганде «голодных хозяев закромов Родины» — не подорвали бы здание. Но ведь подорвали! За счет того, что создали атмосферу, в которой грех и добродетель поменялись местами. Это и есть мир, вывернутый наизнанку, мир карнавала.

Но карнавал начинался по церковному колоколу и по нему же прекращался. Перестройка же и последовавшая за ней постперестройка оказались «карнавалом нон-стоп».

Никто и никогда не осмеливался сделать ничего подобного. Это сделали наши специфические «кшатрии». И то, что их разыграли другие силы, ничего не меняет по существу. Ну, «обманули дурачка на четыре кулачка»…

Во-первых, не надо быть дурачком.

Во-вторых, сами-то что замысливали? Сами зачем играли в своего Бахтина? Так вот, играли и доигрались. И получили следующую картинку (рис. 40).

Я не хочу огульно обвинять в этом все сословие работников госбезопасности. В том числе тех, о которых далее пойдет речь в моей книге. Наоборот, я заявляю, что они тут абсолютно ни при чем. Как и мои многочисленные друзья и знакомые, принадлежащие к чекистскому сословию.

Но если чекизм — это кшатризм, а он по определению именно таков (выход спецслужбистских профессионалов на политическую сцену), то надо признать, что этот выход осуществлялся в технологии карнавала. Люди могут быть не виноваты. Класс — не может не нести ответственность. Но дело даже не в ответственности. А в раскрытии природы явления.

Рис. 40

Одно дело, когда чекизм просто распухает, не самодостраивая себя. А другое дело — карнавал. То есть предъявление неявной и проблематичной идеологии. С чем мы имеем дело? Чем обязаны нынешнему состоянию вещей?

Некоторые теоретики уверяли меня, что чекизм хочет заменить проект «Коммунизм» проектом «Модерн» со всеми его компонентами. В том числе и с просвещенным русским национализмом. Выражая сомнение по поводу эффективности такой замены, я готов был поддержать проект «Модерн», как и любой другой проект, приводящий к нормальной жизни на данной территории. Но какое отношение описанные мною вызовы, порожденные карнавальной технологией, имеют к реалиям модерна? Деиндустриализация — это модерн? Деинтеллектуализация — это модерн? Деструкция права — это модерн? Налицо все признаки регресса и контрмодерна. А также чего-то большего.

Мы не имеем права не обсуждать генезис ситуации. Не потому, что нам приятно сыпать соль кому-то на раны, а потому, что из этой ситуации надо выбираться всем вместе. А нельзя выбираться из ситуации, не осознав ее содержания в целом и генезиса в частности.

Можно и должно призывать здоровый чекизм преодолеть свою заданность «чиком». Можно и должно описывать опасности непреодоления и распухания «чика».