В стихотворении Лермонтова более всего поражают следующие строки:

О том, что это чистой воды клевета, и рассуждать бессмысленно. Однако положа руку на сердце мы должны признать: Дантес и не должен был кого-то щадить или понимать. Впрочем, именно он наравне с Геккереном делал все возможное, чтобы избежать дуэли и вообще каких-либо столкновений с Пушкиным. Здесь не придерешься! Это сами русские должны были щадить и понимать своего поэта. Но как и положено, сработала диалектика гения: гений — он сам по себе, возвышенный внутри себя, а вот в земной жизни — обычный человек со всем человеческим, человеку свойственным. А потому близкие, повседневно с ним общающиеся, видят если не только, то преимущественно его низменную, плотскую суть. И ведут себя с ним соответствующим образом.

В гораздо большей мере, чем сторонняя публика, царь или петербургский свет, обязаны были щадить и понимать своего самого близкого по жизни человека мать его детей Наталья Николаевна Пушкина и ее сестры Екатерина и Александра Гончаровы, жившие с поэтом под одной крышей. И строки лермонтовского стихотворения в первую очередь должны были бы быть обращены к ним, а не к Дантесу.

Так что недаром кричала тогда Кира Викторова на торжествах подле храма у Никитских ворот! На Смерти своей венчался в 1831 г. поэт. На Смерти! И сколь ни глубоки и искренни были бы наши чувства к Александру Сергеевичу, но о единственной виновнице разразившейся в 1837 г. трагедии целого народа — великого русского народа — о самовлюбленной, бесчувственной и вздорной лгунье Наталье Пушкиной, урожденной Гончаровой, мы обязаны говорить открыто! Ведь совершенно ясно, что против Геккерена, да и против Дантеса поэта накручивала она — не своим поведением или встречами — своими словами, которые прорываются к нам через строки пушкинских вздорных писем. Все прочее стало только приложимым к их долгим «откровенным» разговорам по вечерам об обидах Натальи Николаевны и ее «страданиях».

Что было потом, после гибели поэта, — не в счет. Ведь в данном случае не о суде идет речь — Бог свой суд над Натальей Ланской (Пушкиной) давно свершил. Там и раскаяние, и искупительные жертвы были к месту.

Мы же вели разговор о происшедшем и непоправимом, о корнях которого желательно знать сердцевинную правду. А тут — что было сделано, то было сделано. Предательство самого близкого по жизни человека ради собственных меленьких, пошлых и эгоистических желаний и страстишек не спишешь ни на внешнюю красоту, ни на отприродную глупость, ни на искренность в деяниях или нравственную непорочность. И с человеком, и с гениальным поэтом случился вполне закономерный кризис. В том же, чтобы Пушкин с ним не справился, все возможное и невозможное, пусть и помимо своей воли, поусердствовали его собственная жена и ее благовоспитанные сестрицы.

Так что Марина Ивановна Цветаева имела полное право сказать: «Наталья Гончарова просто роковая женщина, то пустое место, к которому стягиваются, вокруг которого сталкиваются все силы и страсти. Смертоносное место».

1

Российская империя была самодержавным государством. Другими словами: законы законами, а окончательное решение по любому вопросу мог принять своею волею только государь-самодержец. Законы, впрочем, утверждались им же, а потому император старался их придерживаться.

Николаю I дважды, с промежутком немногим более четырех лет, довелось решать судьбу дуэлянтов, убивших величайших писателей России (27 января 1837 г. был смертельно ранен A.C. Пушкин; 15 июля 1841 г. был наповал застрелен М. Ю. Лермонтов). Но вот закавыка: а кто в те годы знал, что речь идет о великих писателях? Именно об эту закавыку спотыкаются многие любители поразоблачать заговорщиков против русского народа.

Если вопрос с Пушкиным еще можно как-то оспорить — гибель его пришлась как раз на то известное в мировой практике время, когда недавний любимец вдруг разонравился толпе, жаждущей чего-нибудь новенького, а потому подвергается поношению и осмеянию. Когда речь идет о действительном творце, такой период проходит, и недавний объект глумления уже навечно занимает только ему отведенный историей пьедестал победителя. Если кто-то думает, что величайшие из величайших избегли подобной участи, жестоко ошибается. Толпа она и есть толпа и в своих пристрастиях и нетерпимости неустойчива во все времена. Прах Пушкина не успел еще остыть, а гроб его достичь места своего вечного упокоения, как толпа закономерно спохватилась, и началось камлание именем поэта, и несть тому угомона по сей день. Николай I доподлинно знал, какое место занимает Александр Сергеевич в судьбах Отечества, ценил и берег его как поэта, хотя и недолюбливал как человека.

Маленький пример из переписки царя с генерал-фельдмаршалом, светлейшим князем Варшавским Иваном Федоровичем Паскевичем-Эриванским (1782–1856).

Паскевич, узнав о гибели поэта, написал императору: «Жаль Пушкина, как литератора, в то время, когда его талант созревал; но человек он был дурной».

Николай I ответил 22 февраля 1837 г.: «Мнение твое о Пушкине я совершенно разделяю, и про него можно справедливо сказать, что в нем оплакивается будущее, а не прошедшее»[174].

Совершенно иначе обстояли дела с М. Ю. Лермонтовым. Ко времени гибели поэт имел несколько серьезных журнальных публикаций, две книги (обе 1840 г. издания общим тиражом около 10 тысяч экземпляров на многомиллионную Россию; менее чем через год Лермонтов был убит) — «Стихотворения» (в которой основное место занимает поэма «Мцыри») и прозаическая «Герой нашего времени»[175].