и звонит. Мулатку выбирает, коль по фото судить. Приглашает в свой номер, та, напротив, к себе зовет. Нет, давай ко мне, настаивает Костя. Это дороже обойдется, слышит в ответ. Согласен. А про себя: шагу лишнего бабы ступить не хотят, совсем разленились.

Выпивает виски, чтобы взбодриться. И вновь пилит мысль-ножовка: зачем? Неужто по принципу: чем хуже, тем лучше? Через полчаса черная приходит, вовсе не мулатка – обманул снимок. Несмотря на жару, в высоких сапогах-ботфортах, юбчонке, едва откляченную задницу прикрывающей, грудью, как у кормящей матери, и наштукатуренная так, что напугала бы боевой раскраской индейцев. Тот еще экземплярчик. Представляется Анджелой.

– Не Дэвис[4] фамилия? – интересуется Костя. Ему охота повеселиться.

– Нет, не Дэвис. А зачем тебе моя фамилия? – смотрит исподлобья. – Ты, часом, не заезжий коп? Так у нас все разрешено.

Кувыркается он с ней минут сорок, потребовав не снимать ботфорты. Анджела рычит, стонет, еще немного, и он поверит, что взаправду. Платит ей сто пятьдесят и выпроваживает. Спит пару часов, собирает чемодан и заказывает такси в аэропорт. Первым рейсом вылетает в Сан-Диего.

На подлете к аэропорту Линдберга, как на архитектурном макете, видны кучные кубики домов с розовыми и серыми черепичными крышами, бирюзовые капельки бассейнов, пучки проводов-фривэев с развязками – ощущение, что город буквально опутан ими, еле ползущие букашки-машины, океанский залив, ошвартованный у берега круизный лайнер, яхты и катера, сверху бумажными корабликами для детских утех кажущиеся, а на другом берегу залива – военный корабль, похоже авианосец, закончивший Иракскую кампанию, даже с высоты двух-трех сотен метров огромным кажущийся…

Все под крылом дивно, стройно, аккуратно, упорядочение, но Костя знает: нет ничего обманчивее такого вида. Сверху смотришь – порядок идеальный, все под линеечку, а внизу, на земле, – бардак несусветный, ни тебе стройности, ни упорядоченности. Уже потом, поездив и побродив вволю по Сан-Диего, признает Костя: не обманывает перспектива, при подлете открывающаяся: более изящного, строго и одновременно вольно спланированного, выскобленного до блеска города нет, наверное, во всей Америке. Оттого и предмет зависти. И лучше климата, говорят, нет. Не зря владелец квартиры на Даунинг стрит, которую Костя купил, доживать век свой именно сюда отправился.

Через сорок пять минут садится самолет в даунтауне, едва не задевая крыши зданий.

Ни единой знакомой души у Кости в городе нет. Еще и потому выбрал его. В аэропорту берет машину напрокат, интересуется свободными местами в дорогих отелях, ему советуют поискать в Ла-Хойе. И вот уже, сверясь с картой, мчится Костя по утреннему фривэю, навстречу нескончаемому потоку машин со спешащими на работу и полупустому в направлении Костиного движения.

В Ла-Хойю влюбляется он, как в женщину, – с первого взгляда. Совсем не американское место, точно перебросили через океан кусок юга Франции или Испании. Море пенной волной бьет о крутой каменистый берег, в воде уйма чаек – по примете, быть хорошей погоде, в отдалении от береговой линии рыбацкие катера и лодки маячат, пахнет бризом, солью, рыбой, и совсем не пахнет йодом – значит, мало в воде водорослей.

Неширокая извилистая дорога выводит к лужайке над обрывом к воде. Низкие растения с изогнутыми, перевитыми стволами как бы подчеркивают стать самого приметного огромного дерева с мощным голым стволом и зеленой макушкой, напоминающей давно не стриженный, свисающий чуб. К лужайке террасами сбегают кондо, мотели и пятиэтажная гостиница, где он останавливается. Высота ее незаметна, ибо тянется сверху и до самой проезжей части, в десятках метров от океана. Называется «Валенсия», стилизована под испанское, латиноамериканское, как многое вокруг.

За ограждением лужайки узкая полоска земли с декоративной зеленью, далее – крутой обрыв с коричневыми обнажениями. На камнях, скальных выступах и на покатых спусках снова чайки, бело-черные и серые, рядом – голуби и длинноклювые пеликаны, пытающиеся наводить порядок среди собратьев. А еще ниже, на влажном песке у самого уреза воды, – лежбище тюленей. Песок желтой лентой огорожен – ближе нельзя подходить. Смотровая огражденная дорожка полукольцом огибает лежбище, вдаваясь в океан. Волны бьются о камни и, разбиваясь на брызги, достают дорожку. Костя не боится воды и доходит до конца. Серо-пятнистые тюлени, большей частью молодняк, справа, в нескольких метрах, спят, уткнув морды в волглый песок, или отдыхают. Шкурка их напоминает смушку.

Подъем от воды к главной улице Проспект Плэйс довольно крут. Кругом отели, рестораны, дорогие бутики, антикварные и ювелирные магазины, галереи, магически притягательные в приглушенном свете. Струящаяся прохлада отходящего ко сну дня манит неспешно пройтись мимо всего этого великолепия в тишине и покое, под задумчивый плеск волн. Вот где лечить нервы надо, думает Костя.

Бесцельная поездка его, проще сказать, бегство (куда и от кого?) обретают некий смысл каждое утро, когда он за завтраком на открытой веранде ресторана намечает по карте очередную вылазку в какое-нибудь достойное внимания местечко. Просыпается в Косте утраченная было страсть видеть и получать от этого удовольствие. Утром сумеречное небо сменяется прогоняющим туман с океана околополуденным солнцем, не палящим – все-таки сентябрь, но достаточно жарким. Погода в каждом районе города своя, не угадаешь: то близ океана небо синее, а в трех-пяти милях облака, то наоборот, едешь – солнце в глаза бьет, а приблизишься к воде – туман. Фривэи тянутся вдоль холмов – зеленых, поросших кустарником, соснами, дубами, кипарисами, эвкалиптами, с коричневатыми проплешинами выгоревшей от летнего зноя травы и мелкими каменными россыпями. Дома не в кирпиче – в штукатурке стако, белые, светло-кофейные, цвета густого какао, переходящего в нежно-розовое. Вечером, едва смеркается, темнеющие силуэты холмов похожи на стадо гигантских верблюдов, расположившихся на ночевку.

Время коротает он на полуострове Коронадо, наслаждаясь видом сумасшедше красивого моста; сравнивают его с тетивой лука, а Косте другое сравнение в ум идет: выгнутая спина зверя, к прыжку изготовившегося. Вид отсюда на деловой центр – закачаешься. Он загорает на мельчайшем, как пудра, спресованном песке, провожая глазами садящиеся на близкой авиабазе самолеты, купается в холодном, освежающем океане, бродит нескончаемыми коридорами знаменитой викторианской гостиницы с высокой башней-грибом, крытой красноватым толем, и двумя башенками пониже; построена она больше сотни лет назад без единого гвоздя, останавливались тут короли, принцы, президенты, снималась знаменитая лента Some like it hot с Мэрилин Монро, в советский прокат пущенная с простеньким завлекательным названием «В джазе только девушки»; он сидит в беседке внутреннего дворика под сенью bougainvilla — дерева с красными цветами, вместе с другими приезжими цокает языком в восхищении при виде дерева-дракона с перевитыми стволами; пьет пиво в кафе рядом с теннисными кортами, интересуется, есть ли