Дейдре не должна узнать. Возможно, когда-нибудь ему придется ей рассказать, если отсутствие у них детей будет ее беспокоить, но отныне и впредь – дай им Бог долгих лет! – он будет делать все, чтобы она была счастлива. Слишком счастлива, чтобы переживать из-за того, что у них нет детей! У них уже есть Мегги, и он ничего не имеет против того, чтобы совершить набег на ближайший приют и заполнить дом таким количеством детей, каким пожелает.

Она получит все, стоит лишь захотеть. Лишь бы только Дейдре вновь открыла свои синие глаза и заговорила с ним.

Дейдре спала, и во сне он держал ее за руку. Маленькую, слабую, неподвижную.

В следующий раз, придя в себя, охваченная необъяснимой тревогой, чувствуя, что вся горит, Дейдре обнаружила у своей кровати Софи. Софи, у которой всегда наготове целебное снадобье и целебное слово.

Мысли Дейдре путались из-за лихорадки, она силилась и не могла вспомнить что-то очень важное. В нее стреляли. Она помнила острую жгучую боль в месте ранения. Это плохо. Мегги в безопасности. Это лучше. Баскин мертв. Об этом лучше пока не думать.

И тогда Дейдре вспомнила самое худшее. Беззвучно вскрикнув, она дотянулась пальцами до кисти Софи.

– Доктор сказал… у меня не будет детей.

Софи ласково погладила Дейдре по руке.

– Я слышала, что Патриция слышала, что Мегги слышала, как врач сказал об этом Колдеру. – Софи влажным полотенцем протерла лоб кузины. – Врачи, знаешь ли, тоже люди. А людям свойственно ошибаться.

Софи говорила так уверенно, что ей хотелось верить.

– Но врач извлекал из раны пулю. Он видел, какие органы повреждены, а какие нет. Или ты думаешь, он мог ошибиться?

– Доктора постоянно ошибаются. Никогда им особенно не доверяла. Травяные отвары нашей кухарки, мне кажется, помогают тебе не хуже, чем прописанные врачом лекарства. И взять, к примеру, мою мать. Доктора лечили ее пиявками и кровопусканием, да только вылечить так и не смогли. А я сама видела, как батрак у нас в деревне выжил после такой травмы, которую и представить страшно. На одних травяных чаях и примочках, и безо всяких докторов. И не просто выжил, а снова трудится и на здоровье не жалуется. – Софи убрала компресс со лба и опустила полотенце в таз с водой с лавандовым отваром. – Не думаю, что кому-то из смертных дано знать будущее, будь он врач или не врач. Кто может сказать, что возможно и что нет?

– Где Колдер? – спросила Дейдре, уткнувшись лицом в подушку. Она боялась смотреть в лицо Софи – вдруг увидит там подтверждение самых худших своих предположений.

Софи не отвечала. Дейдре повернулась к ней лицом. На этот раз отвернулась Софи.

– У лорда Брукхейвена множество обязательств.

Ну, ничего удивительного Софи ей не сообщила. И все же, разве он не считает себя обязанным появляться у постели больной жены? Хотя бы изредка?

Очевидно, не считает.

– Дейдре, наверное, мне надо тебе сообщить, – беспокойно заерзав, сказала Софи. – Колдер…

Дейдре вскинула руку.

– Я не хочу о нем говорить.

Покачав головой, Софи предприняла новую попытку.

– Дейдре…

– Я серьезно. Не говори о нем.

Софи, вздохнув, сдалась.

– Ты устала. Хочешь, я уйду?

Дейдре закрыла глаза. Ее вдруг сильно потянуло в сон.

– Оставайся, – прошептала она и, открыв глаза, встретилась взглядом с Софи. – Не говори ему, что я о нем спрашивала. – Дейдре схватила Софи за руку. – Пообещай.

Софи покачала головой.

– Обещаю.

И как раз в тот момент, когда Дейдре уже почти провалилась в сон, ей показалось, что она услышала, как Софи прошептала.

– Вы друг друга стоите.

Когда Колдер вернулся с похорон Баскина, заключительного действия то ли трагедии, то ли фарса, Фортескью уже ждал его в вестибюле с халатом и полотенцем.

– Я подумал, что вы не захотите терять время на переодевание. И если вы хотите сразу же пройти к миледи…

Колдер вытер лицо полотенцем и тяжело вздохнул.

– Все было так плохо, милорд?

Плохо? Отвратительно! Весь лондонский свет собрался на кладбище, чтобы посмотреть последний акт пьесы о жизни и смерти глупого, психически неуравновешенного влюбленного юнца. Баскин сам выпустил в себя пулю, но Колдер знал, что по городу уже расползались с чудовищной скоростью как минимум три версии безвременной кончины влюбленного поэта: согласно одной – курок спустил Колдер; согласно второй – Дейдре и, наконец, согласно третьей – его убила Мегги. Стоит ли говорить о том, каково это: стоять рядом с посеревшими от горя родителями Баскина и чувствовать на себе пристальные взгляды всех присутствующих на похоронах. И слышать шепот за спиной…

– Это был не самый лучший день в моей жизни, Фортескью. – Колдер вытер полотенцем мокрые волосы. – Почему на похоронах всегда идет дождь? – Дождь шел на похоронах каждого из его покойных родителей. Дождь шел, когда хоронили Мелинду.

Одна жена похоронена, другая – правда, не жена, а невеста – сбежала из-под венца, еще одну жену чуть было не убили у него на глазах. Только с ним ничего не делается. Колдер покачал головой.

– Я не гожусь для брака.

Фортескью приподнял бровь.

– Напротив, милорд. Вы очень тщательно и вдумчиво выбирали себе невест, но самого главного не брали в расчет. С самого начала было понятно, что у вас с предыдущей леди Брукхейвен ничего не сложится. Я должен был вас предупредить, да только мне это было не по чину.

– Предупредить о том, что моя невеста-скромница – шлюха? Не думаю, что я стал бы тебя слушать.

Фортескью жалостливо смотрел на хозяина.

– Леди Мелинда не была шлюхой, милорд. Просто она любила одного мужчину, а замуж вынуждена была выйти за другого.

Колдеру показалось, что внутри у него кто-то распахнул ставни, и солнечный свет хлынул в него потоком.

– И с Фиби та же история.

Фортескью кивнул.

– Именно так, милорд. Вас и правда все время тянуло выбрать ту женщину, чье сердце уже занято. Может, это потому, что у вас у самого не было желания это сердце занять?

Хотел ли он, чтобы Мелинда отдала ему свое сердце? Нет, пожалуй. Да и на сердце Фиби он не претендовал.

А что до Дейдре…

Колдер непроизвольно сжал кулаки. Не от гнева, от тоски. Ничего на свете не желал он так сильно, как завоевать сердце Дейдре. Гордое, упрямое, непокорное сердце, которое она вручила ему как сокровище и которое он смахнул с рук, словно грязную тряпку.

О, любимая, что же я натворил?

Софи ответила ему на этот вопрос, когда он встретился с ней на лестнице.