Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мальцев искренне смеялся.
Звонил разным лицам. Безуспешно. Отправились с Мальцевым в столовую. Оттуда в ВОКС. Работал до 18 ч. Бумаги. 18.30–20 — кино «Зори Парижа». 23.00 дома. Разговоры. День прошел — мы однодневны. Жизнь закатилась.
Надо приготовить письмо Р. Роллану.
17 марта
Если один день — это жизнь, то смертны только те, кто умирает в этот данный день, остальные бессмертны. Значит, смерти — это случайности и большинство людей бессмертны.
И еще практический вывод отсюда: надо в данный день сделать все, что ты наметил сделать. Так, чтобы перед сном все твои дела были, как говорят бухгалтеры, «в ажуре».
Кончил статью о Пушкине. «Мировой Пушкин». Приятно. Сегодня сяду за испанские материалы.
Конец дня провел бестолково — все показывал работу новой домработнице.
18 марта
Утром встал рано. Дети, Лена и Оля, оскорбительно себя ведут: они слушаются, но только после того, как вытянут все силы тем, что три-четыре раза просишь одно и то же.
Поехал в Астафьево, там сын и жена. Гуляли. Очень гармонично провели весь день. 3 градуса тепла. Снег талый. Сырость.
Поздно вернулся домой.
Инженер, мой попутчик, рассказывал о технических чудесах: бомбы, не убивающие, а при взрыве производящие страшный шум, что деморализирует армию. Или звуковые пулеметы: волны звуков заставляют лопаться барабанные перепонки. Это изобретение японцев. Писал письмо. Иду спать.
19 марта
С утра куча хозяйственных хлопот: ввести в дело новую домработницу, выдать вещи уходящей — она была излишне любопытна, как самая отменная шпионка, очень ловкая и с хорошей школой секретной сотрудницы. Вызвать доктора к заболевшей няне и пригласить нашу знакомую поехать в Дом отдыха к Мите, вместо няни. От этих страшно непроизводительных дел голова наливалась свинцом и сердце давало знать, что возможен припадок.
Кроме всего, неприятности в ВОКСе. Какой-то интриган на активе Московской парторганизации назвал меня «партийным барином». Назвавший меня так несомненно был партийный «баран». Если бы он знал, какую черную надсадную работу выполняет этот «барин»! Я не знаю, кто так выступал, но об этом жена Молотова говорила мужу и другим. По-видимому, «плечи заработали» и меня, подобно другим из старой гвардии, хотят оттеснить на задние позиции или в богадельню. Чиновник Керженцев тоже набрасывается со своей чиновной ябедой. Он не подхалим, а бог подхалимства.
Закончился мой трудный и нудный день поездкой в 20 часов в Астафьево к жене и Мите.
День выдался совсем, совсем тяжелым. Ночью спал плохо, будил Митя.
20 марта
Утром из ЦК телефонировал Анчаров: у Вас в ВОКСе непорядки, разгоняете коммунистов и т. д. (сплетни и клевета Белянец[248]) и почему вы не идете на районный актив ответить на выступление против Вас (меня). Ответил, что пойду завтра.
21 марта
Разговор велся во враждебном духе, с заранее задуманным намерением утопить.
20 часов. Прием у американского посла. Ему 62 года, его жене 50 лет. Они поженились 2 года тому назад. У него и у нее дети — в сумме у них шестеро. Нежны друг к другу. Симпатичны. В особенности она. У нее третий муж.
На обеде узкая компания, из русских только Розенгольц, Егоров, Бубнов, Барков и я.
Стол покрыт красным шелком, сервирован великолепно. На столе перламутровые цветы и грозди винограда, белые и темно-красные. Высокие хрустальные вазы — в них огромные букеты красных роз.
Рядом со мной — первый секретарь посольства и племянник знаменитого американского путешественника Джорджа Кенена. Он говорит по-русски, знает Чехова и вообще русскую литературу.
После обеда — фильм о девушке, дочери Луи ХV, убежавшей в Новый Орлеан. Пираты и пр., и хороший конец. Музыка веселая. Голоса певцов и певиц здоровые. Героиня красивая.
Все это дало мне много наблюдений иного порядка, чем обычно. Я отмяк, и контуры предметов стали как-то яснее.
21 марта (продолжение)
Опять звонок от Анчарова — почему я не выступаю на районном активе. Ответил, что буду выступать. Звонок от Хрущева (секретарь МК) — почему не выступаю на районном активе, ответил — буду, сказал, что Белянец оклеветала меня[249].
И вот я на активе. Возьму завтра стенограмму моей речи. На работе все смотрят на меня враждебно. Насмешливо перешептываются. Моего выступления ждали, как аттракциона. Ганецкий[250] предупреждал, что тут пробирали и Курца, и Шумецкого[251], и меня, и что мне следует быть осторожным в выступлении. Осторожность эту Ганецкий полагал в том, что надо выступать покаянно. Избави бог сказать, что Белянец неправа, публика на ее стороне. А между тем ведь факт, что Белянец все от корки до корки наврала. Меня вызвали к трибуне, и я прямо начал с изложения того, что представляет собою наша организация (ВОКС) и о недочетах в работе самой Белянец и ее характеристики.
Кричали враждебно. Щелкали зубами. Хулигански ставили вопросы. Распоясались. Будто бы рады бить старого большевика.
Я отвечал на каждую реплику. Ничуть не каялся. (Разве только в том признал себя виновным, что в ВОКСе были обнаружены троцкисты). Закончил тем, что считаю долгом говорить правду, нравится она или не нравится.
Ни одного хлопка. Присутствовали Стасова[252] и зам. Ягоды Прокофьев. Сошел с трибуны под гробовое молчание. Сразу стало холодно, будто я в классово чуждом обществе. Вспомнил слова Есенина: «В своей земле я будто иностранец». И так захотелось мне природы, природы, неба и солнца, и воды — моих верных друзей.
Все эти молодые люди между собой молчаливые, на трибуне велеречивые (у них есть представление о трафарете, как надо произносить речь, как «молиться»). Они такие угрюмые, так утомлены ненужной хитростью, так копошатся в маленьких-маленьких делах, что за них вчуже делается страшно.
Они не знают, как делалась революция, мы их уже не совсем понимаем.
Один участник спрашивал меня, почему все каются и никто не анализирует хотя бы условий, которые вызвали ошибку в работе.
22 марта
Разбит, тяжелая голова. Встретил на вокзале Гофмейстера, приехавшего из Праги. Работал. Писал письмо с опровержением клеветы против меня. Писал и думал, а стоит ли, не предоставить ли все естественному течению. Если где-то решено меня уморить, все равно уморят. Но нет, не оставлю неправду без ответа. Ответил, написал.