на тетрадный листок, исписанный его почерком, и видит слова, которые следовало бы высказать вслух, обсудить на этом самом диване, прошептать друг другу в постели, потребности, которые можно было донести друг до друга взглядом, запиской, похлопыванием по плечу — между делом, в повседневном общении. Но ничего этого не произошло. Они не умеют общаться друг с другом.

И даже если бы и умели, даже если бы они работали над этим и освоили бы приемы и методы, в ее списке присутствует один пункт, одна не подлежащая обсуждению потребность, столь же жизненно необходимая, как воздух, которым она дышит, и которую Джимми удовлетворить не в состоянии.

Она поднимает глаза и видит, что Джимми закончил читать и, широко улыбаясь, ждет, когда закончит она, и под ложечкой у нее разверзается свинцовая черная бездна.

— Это же замечательно, Бет. Я могу это делать, я все это могу. И хочу. Я хочу вернуться к тебе и давать тебе все эти вещи. Я так по тебе скучал!

Он все еще улыбается, готовясь радоваться, со своего эмоционального полюса, противоположного тому, на котором сейчас находится она.

— Ничего не выйдет.

— Что? Я смогу, Бет, правда. Это будет несложно.

— Почему тогда мы с самого начала всего этого не делали?

— Не знаю, но теперь будем, теперь…

— Я не могу, Джимми.

Улыбка сползает с его лица, и бездна у нее под ложечкой становится еще больше. Он смотрит на нее и моргает.

— Что ты такое говоришь?

Она сглатывает и пытается сделать глубокий вдох, но, кажется, бездна под ложечкой теперь занимает все то место внутри ее, куда попадает воздух. Она смотрит на Джимми, на его лицо, которое до сих пор обожает, страшась произнести вслух то, что собирается произнести. Но это правда, и она отдает себе в этом отчет. Она делает шаг с обрыва и летит в пустоту.

— Я хочу развода.

— Нет, Бет, пожалуйста. Мы справимся.

— Я не могу.

— Можешь. Что из этого кажется тебе невыполнимым? — спрашивает он, указывая на листок, который она держит в руках.

— Дело не в твоем списке, Джимми. Дело во мне. Я не могу переступить через измену. Мне нужно верить, что ты никогда больше так не поступишь, а я не могу. Тот человек, которым я тебя считала, тот муж, который мне нужен, никогда не изменил бы своей жене.

— Это была ошибка.

— Ошибка — это когда ты думаешь, что сегодня среда, а на самом деле еще только понедельник. Я поняла бы еще, если бы ты переспал с ней один раз, под влиянием момента. Но…

— Прости. Я был дурак, я был неправ, я обещаю, я клянусь, что это никогда-никогда больше не повторится.

— Я не могу верить твоим словам. Я тебе больше не доверяю.

— Пожалуйста, давай начнем все сначала, и ты снова научишься доверять мне, потому что я не дам тебе ни единого повода во мне усомниться. Позволь мне снова заслужить твое доверие.

Бет качает головой. Доверие — это не что-то такое, что нужно заслуживать. Оно или есть, или нет. И о каком доверии вообще может идти речь, если ему требуются отдельные инструкции на листке бумаги, чтобы он ненароком не забыл, что не надо изменять жене.

— Я кое-что тебе принес.

Он вытаскивает из кармана джинсов маленькую белую картонную коробочку.

— Что это? — спрашивает Бет, уже заранее не желая ничего у него брать.

— Подарок.

— Джимми…

— Вот, открой, — говорит он, протягивая ей коробочку.

Бет молча смотрит на него так долго, что это уже становится тягостным. Потом поднимает крышечку и квадратик папиросной бумаги, под которым обнаруживается серебряная цепочка, а на ней — большой и круглый лунный камень. Она держит его на ладони — мерцающий, гладкий, почти прозрачный голубовато-белый камень. Он прекрасен.

— Джимми…

— Когда я увидел ту цепочку на тебе в тот раз в баре, я стал вспоминать, когда я подарил ее тебе. Это было в тот год, когда мы поженились. Этот медальон напоминает мне о том, как у нас с тобой все начиналось, об обязательствах, которые мы дали друг другу. О том, как сильно мы друг друга любили. Я понимаю, что я все это разрушил. Я страшно сожалею о том, что сделал, Бет. Я хочу начать с тобой все сначала, и я подумал, что тебе нужна новая цепочка, что-то такое, что символизировало бы новое начало и новые обязательства.

Она стискивает зубы, подавляя желание заплакать. Не сейчас.

— Она очень красивая.

— Я обратил внимание на твое кольцо и подумал, что они будут хорошо сочетаться.

— Это прекрасная мысль. Но я не могу принять ее.

Бет опускает цепочку обратно в коробочку, прикрывает ее папиросной бумагой, закрывает крышку и кладет на кофейный столик. Она вскидывает глаза на Джимми. В его безжизненном лице нет ни кровинки. Она подозревает, что и сама выглядит точно так же.

— Пожалуйста, — говорит он.

— Прости.

— А как же девочки? Неужели они не заслуживают, чтобы их родители были вместе?

— А ты думал о том, чего они заслуживают, когда спал с той женщиной?

— Нет. — Он опускает глаза и принимается разглядывать собственные носки. — Я не думал ни о чем таком, о чем мне следовало бы думать. Но я жалею об этом. Ну же, Бет. Мы должны хотя бы попытаться все исправить.

— Я все это время пыталась, но я больше тебе не доверяю, а если нет доверия, то не может быть и ничего остального, — говорит она, взмахивая в воздухе листком с домашним заданием Джимми.

— А я придерживаюсь противоположного мнения. Я думаю, что если будет все остальное, то со временем придет и доверие. Я могу дать тебе то, что тебе нужно, Бет. Я люблю тебя. Пожалуйста, позволь мне снова заслужить твое доверие. Ты можешь мне доверять.

Ей вспоминается вернисаж, на который они с Джимми как-то раз ходили в художественную галерею в центре города, когда еще только встречались. Собственно, они пошли туда с целью выпить вина и взглянуть на картины, написанные мужем Кортни. Бет влюбилась в одну из них, в абстрактном стиле, на которой была изображена женщина, стоящая на берегу моря. Неожиданные цвета и странные линии с первого взгляда заворожили ее. Ей вспоминается выражение недоуменного отвращения, с которым разглядывал то же самое полотно Джимми. Она выразила желание купить его, но Джимми сказал: «Да ну, это выглядит как мазня какого-нибудь детсадовца». Ее тогда неприятно поразило, что они способны смотреть на одну и ту же вещь и испытывать прямо противоположные ощущения. И теперь