Плавно, распашно, с азартом плясала и пела под аккомпанемент рыдающих скрипок, рассыпчатых гармоний и звенящих гитар Танюша. Красоты она была необычайной: матовая кожа, алые губы, тонкие брови то и дело взлетали вверх-вниз, большие черные с блеском глаза в обрамлении длинных ресниц. А в чарующих тех глазах полыхали то смех, то слезы, то горячая любовь... Порою Танюша махала платочком в воздухе, и все ее гибкое, статное тело начинало в такт песне и танцу вихриться, трепетать, содрогаться каждою жилкой.

Да и пела она так, что и не пересказать словами! В особенности свою любимую песню:

Ах, да не вечерняя, да заря,

Ах, да заря, ах, за-а-ря,

За-а-ря ведь как спо-о-ту-ха-ла-а-а,

За-а-ря ведь как спо-ту-ха-ла-а-а.

Хор неторопливо, потаенно, с рыданиями подхватывал, припеваючи:

Ах, да нэ, нэ, спо-ту-ха-а-ла

Спо-ту-ха-ла-а-а...

Степенные басы, стоящие позади хора, гудели, ребятишки заливисто, ямщицки посвистывали и били в ладоши...

Замерли очарованные и хмельные поэты. Стоят, крепко обнявшись возле дверей, затаив дыхание, слушают ямщицкую песню, думы думают, вспоминают о чем-то своем, заветном... У каждого праздник на душе, надежда в сердце. И по щеке опаленного битвами пламенного гусара невольно сползал, алмазом вспыхивала при свечах слеза радости и печали:

Ах, да вы подайте мне, ах, тройку,

Тройку, ах, да серо-пегих лошадей...

Денис Васильевич высоко почитал талант Пушкина и показывал «первому поэту на Руси» свои стихи в рукописи. Александр Сергеевич щедро давал ему добрые советы и правил отдельные строки. Доблестный партизан с благодарностью принимал замечания и пожелания своего поэтического кумира.

В начале тридцатых годов Пушкин прочел стихотворение Давыдова «Герою битв, биваков, трактиров...», живо припомнил былое: Грузины, хор цыган... – вдохновился и на обороте его рукописи написал такое четверостишие:

Так старый хрыч, цыган Илья,

Глядит на удаль плясовую,

Под лад плечами шевеля,

Да чешет голову седую...

Давыдову пришлись по душе пушкинские строки, он переделал их на свой лад и включил в стихотворение:

Киплю, любуясь на тебя,

Глядя на прыть твою младую:

Так старый хрыч, цыган Илья,

Глядит на пляску удалую

Под лад плечами шевеля...

В широких и раздольных гусарских пиршествах, буйных цыганских плясках и песнях жила удивительная, звонкая, вихревая удаль и поэзия, к печальному сожалению, ныне забытая и потерянная. Эту поэзию вольной цыганской жизни воспели в своих стихах Давыдов и Пушкин. Не в том ли секрет, что не обветшала, не утратила своей свежести и злободневности темпераментная, образная, ранящая душу да-выдовская «Гусарская исповедь»?!

Я каюсь! Я гусар давно, всегда гусар,

Я проседью усов, все раб младой привычки:

Люблю разгульный шум, умов, речей пожар

И громогласные шампанского оттычки.

От юности моей враг чопорных утех,

Мне душно на пирах без воли и распашки,

Давай мне хор цыган! Давай мне спор и смех,

И дым столбом от трубочной затяжки!

В 1835 году прославленный партизан купил у Бибиковой большой особняк на родной Пречистенке, с любовью величал его «Пречистенский дворец».

Сюда, в «Пречистенский дворец», построенный в начале века, съезжался цвет литературной Москвы: Баратынский, Дмитриев, Языков, А.И. Тургенев и другие видные писатели. Пламенный гусар желал, чтобы в нем хотя бы раз побывал Пушкин по приезде из Петербурга. «Что это за дом наш, мой друг! – с восхищением писал он в одном из писем. – Всякий раз, как еду мимо него, любуюсь им, это Отель или дворец, а не дом...» Здесь написана известная статья «Мороз ли истребил французскую армию в 1812 году», где знаменитый партизан смело и доказательно вступает в спор с Бонапартом, как с вольным и лукавым историком Отечественной войны. Давыдов напрочь отметает его легенду о свирепых русских морозах, послуживших якобы основной причиной поражения великой армии. Сухая и умеренная стужа (четыре – десять градусов), сопровождавшая великую армию от Москвы до первого снега, была ей более полезна, нежели гибельна. Главные причины злополучия, постигшие «незваного гостя», были: во-первых, голод, далее – беспрерывные переходы и кочевья и наконец весьма кратковременная стужа (от 28 октября до 1 ноября на пути отступления между Дорогобужем и Смоленском), сопряженная со снегом. Что же касается до гибели лошадей, то сытыми они легко переносят даже самые жестокие морозы. Лошади падали прежде всего от голода и усталости.

Из-под пера Давыдова здесь вышел автобиографический рассказ «Встреча с великим Суворовым». Впервые он был опубликован в 1835 году в журнале «Библиотека для чтения». Пламенный гусар собирал материалы о знаменитом полководце в надежде опубликовать серьезное сочинение о нем. По сему поводу он уведомил в письме родственника Суворова графа Д.И. Хвостова: «...Я намерен был писать о великом Суворове, но не жизнь его – это мне не под силу, – а этюд или рассуждение о Суворове. Я его долго, то есть с юношества моего, изучал, вникал в намерения его, старался угадывать их и систему его действия, считаемую тогда мнимыми великими тактиками не системою, а каким-то безобразным действием, внушенным своенравными порывами бестолковой отважности, и потому тем еще более Суворову подручною и выгодною. Я, кажется, постиг ее, по крайней мере столько, сколько может постичь человек обыкновенный произведения ума человека необыкновенного. При всем том, к сожалению моему, я должен прекратить священный труд мой от недостатка в материалах... И я, невзирая на рвение мое, должен положить перо и не писать! А грустно! В кои-то веки наделил нас Бог гением самобытным, и мы от преступного равнодушия ко всему собственному лишаем отечественную историю блистательнейшего украшения».

Однако вскоре Давыдов понял, что ему не по карману содержать такой громадный дворец, и решился распрощаться с ним. Об этом событии он сочиняет «Челобитную», где в шутливых тонах бьет челом своему давнему приятелю сенатору А.А. Башилову, весельчаку и хлебосолу, возглавлявшему в ту пору Комиссию строений в Москве:

...Помоги в казну продать

За сто тысяч дом богатый,

Величавые палаты,

Мой пречистенский дворец.

Тесен он для партизана:

Сотоварищ урагана,

Я люблю, казак-боец,

Дом без окон, без крылец.

Без дверей и стен кирпичных,

Дом разгулов безграничных

И налетов удалых...

Направляя «Челобитную» Пушкину в Петербург, Давыдов сопроводил ее небольшим пояснением: «Посылаю тебе, любезный друг, стихи, сейчас мною написанные. Я об них могу кричать: стихи горячие, как блинники кричат: блины горячие. Это челобитная Башилову... У меня есть каменный, огромный дом в Москве, окно в окно с пожарным депо. В Москве давно ищут купить дом для обер-полицейместера – я предлагаю мой – вот все, о чем идет дело в моей «Челобитной». Ты можешь напечатать ее в «Современнике». Только повремени немного, т.е. до 3-го номера. Главное дело в том, что «Челобитная» достигла своей позитивной, а не поэтической цели, чтобы прежде подействовала на Башилова и понудила бы его купить мой дом...»