Соня и сама предпочитала ничего не знать и не слышать. Никто больше не приезжал, не караулил у подъезда, и она начала надеяться, что конфликт сам сойдёт на нет: Калюжные либо свыкнутся с тем, что их сын женат, либо прекратят с ним всяческое общение. Если бы совесть не подсказывала Соне, что Митя будет страдать, второй вариант её бы вполне устроил.

Но ради мужа она была готова поступиться убеждениями и улыбаться Калюжному, пожелай он с ней познакомиться. Однако такого стремления никто из Митиных родных не изъявлял. Ну, зато и повлиять на него они теперь не могли, по крайней мере, Соне хотелось этому верить.

Митя открыл, что можно нормально жить и на те деньги, которые сам зарабатывает – или у него попросту изменились потребности? Собственно, и у Сони, и у него существовала теперь только одна потребность – постоянно находиться вместе.

От проката машины пришлось отказаться – дорого. Митя добирался с работы на автобусе или маршрутке и, не заходя домой, шёл встречать Соню в детсад. Дабы не ставить Нину Степановну в сложное положение, ждал снаружи.

А в садике всё обстояло отнюдь не радужно. Открыто никто ничего не говорил, но… Некоторые вели себя нейтрально и вежливо, но большинство поглядывали недобро. Танечка теперь дружить не желала – она внушила себе, что Соня зазналась, и сама же на неё за это надулась. Правда, стоит признать, у девушки имелись поводы для обид.

Несколько молодых воспитательниц при встрече с любопытством рассматривали Соню с ног до головы, пытаясь понять, чем она привлекла к себе сына Калюжного, а заодно обнаружить на ней новые детали туалета. Но ни украшений, ни дорогой одежды, купленных на бандитские деньги, на Соне не появлялось, и коллектив решил – она всё прячет дома.

Людмила Алексеевна – святая простота, и вовсе заявилась к Соне с целым рядом требований, как народный парламентарий. Женщина на полном серьёзе убеждала её снизить цены на сахар и улучшить расписание автобуса номер два. И по-настоящему рассердилась, что Соня не озаботилась городскими проблемами. Поскольку новоявленная богачка гребла лишь под себя, Людмила Алексеевна перестала с ней даже здороваться.

Короче, общее отношение было негативным, если не сказать больше. Одна только Нина Степановна знала истинное положение вещей, но она вела свои игры. Соня любым путём старалась избегать её сердобольных бесед по душам: якобы давая житейские советы, заведующая ловко выуживала у Сони информацию о её семейной жизни. Точнее пыталась выуживать, потому что Соня, как только это поняла, находила любой предлог, чтобы сбежать.

Она искренне старалась поставить себя на место коллег, но так и не смогла. Её никогда не интересовали интриги и сплетни. Единственное, что с её точки зрения могло вызвать осуждение, была близость, пусть и невольная, её мужа к бандитам от власти. Но коллег раздражало не это, а новые возможности Сони, её незаслуженный и лёгкий доступ к богатству. Ну почему, с какой стати она, а не кто другой?! Люди, как поняла Соня, ненавидят деньги, которые достались не им, а вовсе не способ их получения. Объяснять, что после замужества она не разбогатела ни на копейку, Соня считала бессмысленным, да и ниже своего достоинства.

В среду на первую смену вышла Надька. Соня заранее морщилась, собираясь в тот день на работу, но, как ни странно, находиться в обществе сменщицы оказалось легче, чем в чьём-либо ещё. По отношению к Соне она ничуть не изменилась – её по-прежнему не волновала чужая жизнь, а на первом месте стояли заботы о хлебе насущном, количестве котлет, которые можно унести домой, двойки сына, скандалы с матерью. Разговаривала Надька всё тем же тоном – неприветливым, резким, грубовато-циничным, но ни осуждения, ни зависти Соня в ней не заметила.

Музыкальный работник запоздала с осенним праздником, и его собирались провести в начале следующей недели – пятого или шестого ноября. Теперь почти все часы для занятий превратились в репетиции стихов и танцев. Вадику Соня приготовила самое красивое стихотворение. Она знала, мальчик способен на глубокие переживания и тонкое восприятие. Несмотря на застенчивость, он всегда очень искренне выступал на утренниках. Соня ещё в начале недели позвонила дедушке, узнать, как там Вадик, не сильно ли он разболелся.

Дедушка разговаривал вежливо, но показался ей озабоченным – видимо, проблемы с падчерицей ещё не закончились. Он так торопился, что Соня не стала его долго расспрашивать, только сообщила, когда состоится утренник. В конце концов, если мальчик придёт – прочтёт прошлогодний стих, память у него прекрасная. Помощи Соня не предложила – во-первых, дед всё равно откажется, во-вторых… Если честно, ей было сейчас не до чужих неприятностей.

Вечером гулять не пошли – начался дождь, и Соня устроила в группе коллективное рисование. Набросала гуашью огромное раскидистое дерево в центре ватманского листа, а дети, надев специальные халатики, чтобы не испачкать одежду, дорисовывали к нему разноцветные осенние листья. Соня придумала наклеить потом на каждый листок фото ребёнка. Родители, приходя в группу, с интересом наблюдали, как дети, перемазав руки и лица гуашью, с восторгом занимаются творчеством. Правда, некоторые мамы и особенно бабушки смотрели на Соню неприветливо, а кое-кто даже не разговаривал.

Уходя в этот день домой, Соня вдруг осознала, что не принимает всё это близко к сердцу. Казалось, работа должна была стать теперь для неё серьёзным испытанием. Но… Она и раньше приходила сюда только ради детей, а сейчас и подавно – словно выключила громкость у всего остального. Она, и правда, жила теперь на другой планете, потому что разве бывает на Земле такое космическое счастье? Смотрела каждый день на тех, кто её не одобрял или открыто ненавидел, но находилась при этом внутри защитного кокона Митиной любви. Единственный страх, который мучил Соню – это страх потери. Без мужа она себя в этой жизни уже не представляла.

Ей хотелось дать ему как можно больше. Она принялась готовить, украшать дом, чтобы хоть каплю компенсировать ему расставание с близкими. Но Митя не желал, чтобы она чувствовала себя кухаркой, или, ещё хуже, памятуя о том, что она старше, приняла на себя функции матери. Он хотел во всем быть самостоятельным, взрослым мужчиной и хозяином. К тому же, он в самом деле жалел Соню и во всём брался ей помогать. Накачал из интернета рецептов и регулярно, отодвинув её от плиты, принимался за экзотические и не всегда съедобные блюда. Но чаще они всё делали вместе.

Соня опасалась, что муж быстро соскучится в ограниченном пространстве их быта. Димины друзья, потеряв надежду вовлечь его в прежнюю жизнь, постепенно уходили со связи. В ночных клубах и молодежных компаниях ей, разумеется, делать было нечего, впрочем, как и десять лет назад, но однажды, пересилив себя, Соня посоветовала ему сходить к друзьям одному. Митя не просто возмутился – он отнёсся к этому подозрительно, и потом долго выпытывал, не надоел ли он ей, или, хуже того, не собирается ли она позвонить Жене. Самому Мите никуда не хотелось, как он выразился, «осточертело». По его словам, маленькая кухня и скрипучий диванчик Сони – и есть для него самое желанное место в мире.

Да, всё было идеально, и даже слишком, расскажи ей об этом кто раньше – не поверила бы, сказала бы – сказки. Но теперь Соне казалось, что иначе и быть не должно, мало того – если у кого-то в семье по-другому, то это неправильно. Разве настоящий брак не должен основываться на великой любви? Разве можно иначе относиться к жене или мужу? Она почти забыла свои переживания насчёт разницы в возрасте – теперь, когда Господь соединил их, это выглядело чепуховым нюансом.