Возможно, Рыжков и Болдин перенесли свою более позднюю неприязнь на воспоминания об этих ранних эпизодах. Болдин, склонный к дискриминации женщин, почти наверняка почувствовал, что присутствие Раисы Горбачевой при его “повышении” (неважно, произносила ли она при этом какие-нибудь слова или нет) несколько уменьшило важность момента. Однако выдвинутые против Горбачева обвинения в том, что он чересчур заносился перед некоторыми помощниками, вряд ли совсем беспочвенны: они перекликаются с похожими жалобами, звучавшими из уст ставропольских чиновников.

Во время андроповского междуцарствия Горбачев, хотя в душе расправлял крылья и внутренне готовился к роли реформатора, на заседаниях Политбюро вел себя по-прежнему крайне осторожно. На конференции секретарей ЦК 18 января 1983 года он сделал комплимент Андропову (“Юрий Владимирович, вы затронули ряд чрезвычайно важных вопросов” и “Я полностью поддерживаю ваш подход”), поддакнул его призыву повышать трудовую “дисциплину” и лишь намекнул на необходимость структурных реформ, упомянув о вреде чрезмерной централизации[570]. 20 апреля, председательствуя на заседании Секретариата, он устроил разнос чиновникам из министерства культуры за то, что они сразу не отклонили пьесу Людмилы Разумовской “Дорогая Елена Сергеевна”, хотя уже через несколько лет он сам будет приветствовать постановки по таким критическим произведениям[571]. Политбюро восстановило в партии Вячеслава Молотова, многолетнего приспешника Сталина, которого Хрущев исключил из рядов КПСС в 1962 году. А 12 июня 1983 года рассматривался вопрос о восстановлении членства в КПСС двух других сталинцев-долгожителей – Лазаря Кагановича и Георгия Маленкова. “Если бы не Хрущев, – ворчал Устинов, – то решение об исключении этих людей из партии принято не было бы. Вообще не было бы тех вопиющих безобразий, которые допустил Хрущев по отношению к Сталину… Ни один враг не принес столько бед, сколько принес нам Хрущев своей политикой в отношении прошлого нашей партии и государства, а также в отношении Сталина”. Горбачев поддержал предложение восстановить в партии Кагановича и Маленкова, однако идея Устинова переименовать Волгоград обратно в Сталинград показалось ему сомнительной. “Ну, здесь есть свои плюсы и свои минусы”, – сдержанно высказался он по этому поводу[572].

В ночь с 31 августа на 1 сентября 1983 года советские истребители сбили самолет авиакомпании Korean Airlines, выполнявший международный рейс 007 и вторгшийся в воздушное пространство СССР на пути следования из Аляски в Сеул. Гибель 247 неповинных людей ужаснула весь мир и резко обострила новую холодную войну. По свидетельству Добрынина, советского посла в Вашингтоне, в узком кругу Андропов возмущался “грубой ошибкой” своих “тупиц генералов”, но на заседании в Кремле 2 сентября таких слов, конечно, никто не произносил. Горбачев, вероятно, разделял возмущение Андропова, но на том кремлевском заседании сказал лишь: “Самолет довольно долгое время находился над нашей территорией. Если он сбился с курса, то американцы должны были нас информировать, но они этого не сделали”[573].

Между тем состояние здоровья Андропова ухудшалось. Еще в феврале 1983 года у него перестали самостоятельно функционировать почки. Летом он уже проводил почти все время в постели на даче. Лицо его стало совсем бледным, голос охрип. В кабинете он уже не вставал, приветствуя посетителей, а просто протягивал руку, продолжая сидеть за столом. Из-за того что дважды в неделю ему делали гемодиализ, он так и ходил с трубками для внутривенных вливаний на руках (они были примотаны бинтами выше запястья). В последний раз Андропов присутствовал на заседании Политбюро 1 сентября[574]. В декабре, навестив его в больнице, Горбачев поразился: “Передо мной был совершенно другой человек. Осунувшееся, отечное лицо серовато-воскового цвета. Глаза поблекли, он почти не поднимал их… Мне стоило огромных усилий не прятать глаза и хоть как-то скрыть испытанное потрясение”[575]. По словам помощника Андропова Аркадия Вольского, Андропов еще из больницы сделал попытку назначить Горбачева своим преемником. Андропов был слишком болен, чтобы лично выступить на пленуме ЦК в конце декабря, но решил подготовить текст выступления, чтобы его зачитали от имени генсека. Заехав за окончательным вариантом текста в больницу, Вольский увидел там приписку: “На время моего вынужденного отсутствия в Политбюро возложить председательство на Горбачева”. Это был ясный сигнал – настолько ясный, что Черненко и его сторонники, особенно премьер-министр Тихонов, решили изъять эту фразу из речи, которую зачитали на пленуме. Вольский уже собирался позвонить Андропову и сообщить ему об этом, но тут к нему подошел Клавдий Боголюбов, партийный чиновник из числа консерваторов, и сказал: “Только посмей – и это будет твой последний телефонный звонок”. Когда Андропов все-таки узнал о том, что произошло, он устроил разнос Вольскому, но у него уже просто не оставалось сил на борьбу. Вольского не очень удивило случившееся, потому что ранее он слышал, как перешептываются Устинов с Тихоновым: “С Костей будет проще, чем с Мишей”[576].

Андропов умер 9 февраля 1984 года, пробыв на вершине власти всего пятнадцать месяцев. Горбачев вспоминал: “Смерть Юрия Владимировича я пережил тяжело. Не было в руководстве страны человека, с которым я был бы так тесно и так долго связан”. Несколько лет спустя Раиса Горбачева побывала в Вашингтоне у Памелы Гарриман и, заметив фотографию Андропова вместе с Авереллом Гарриманом[577], сказала: “Ему [Андропову] мы всем обязаны”[578]. Горбачев порой впадал в сентиментальность, вспоминая своего наставника и почти что друга: “Никогда не забуду ту южную ночь в окрестностях Кисловодска – небо, усыпанное звездами, ярко пылающий костер, Юрий Владимирович в каком-то мечтательно-просветленном настроении смотрит на огонь. А из магнитофона – озорная, особенно любимая Андроповым песенка Юрия Визбора: ‘Кому это нужно? Никому не нужно. Кому это надо? Никому не надо’”[579].