– Может, домой пойдешь? – предложила ему Катерина. – Протрезвеешь.

– Обижаешь, Александровна, – тихо ответил наладчик. – На вторую ночь остались. Сама видишь, на работе это не сказывается.

– Ну извини.

– Заходил Самсоныч, сказал, что ты Милькина главным назначила?

– Да, – подтвердила Катерина, – но только после того, как Самсоныч найдет себе работу.

– Справедливо, – согласился наладчик. – Забурел он, конечно. Руками совсем перестал работать, а головой уже не может. А ты где так хорошо научилась с инструментом управляться?

– Слесарем когда-то была на галантерейной фабрике.

– Значит, с самого низа?

– С самого…

– Вообще-то к тебе на комбинате хорошо относятся, резковата ты, конечно, малость, но с годами пройдет.

– С годами все пройдет, – усмехнулась Катерина.

Надо формировать свою команду, думала она, поглядывая на Милькина. Молодые будут стараться. С молодыми она за два года управится с реконструкцией.

– Часа через два закончим? – обратилась она к Милькину.

– Через сорок минут.

Милькин оказался прав. Через сорок минут они опробовали установку.

– Спасибо, ребята, – сказала Катерина. – Завтра всем благодарности с занесением в трудовую книжку и премии из директорского фонда. Можете отпраздновать, заслужили.

Наладчики здесь же, в цехе, расстелили газету, нарезали луковицу, огурцы, черный хлеб, разлили водку в бумажные стаканчики.

– Спасибо, – отказалась Катерина, – не могу. За рулем. Я бы чайку.

Чай вскипятили быстро, заварили щедро. Она выпила чаю, усталость начала проходить. Ее присутствие явно смущало наладчиков.

– Догуливайте. – Она улыбнулась и попросила Милькина: – Проводи!

Они шли по комбинату, шаги гулко отдавались в безлюдном огромном цехе.

– Формируй команду, – предложила она Милькину.

– Есть одно обстоятельство, – начал Милькин.

– Какое?

– Может быть, вы не знаете, но я еврей.

– Ну и что? А я псковская.

– Я беспартийный.

– Вступишь. Рекомендацию я дам.

– Вообще-то стыдно вступать в партию, чтобы получить должность.

– Ничего стыдного, – заявила Катерина. – Вступление в партию – это как прививка от чумы, противно, но необходимо.

Катерина вспомнила, что она повторяет слова своего первого директора. Может быть, лет через двадцать Милькин тоже кому-то повторит эти слова.

– Спасибо, – сказал Милькин.

– Это тебе спасибо, что снимаешь с меня часть груза.

С утверждением Милькина у нее, конечно, возникнут проблемы – теперь комбинат будет больше работать на оборону, а у оборонщиков свои требования к кадрам.

Милькин боялся, что он еврей, что он беспартийный. Боялись и те, кто был в оккупации, и те, кто был в немецком плену, и те, кто попадал в немецкие концлагеря, и те, кто побывал в советских лагерях. Может быть, из-за этого страха вступали в партию, чтобы получить хоть какую-нибудь должность – все-таки гарантия. А вот Александра, дочь Катерины, уже ничего не боялась. Недавно она принесла «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына. Они читали его по очереди: Александра днем, Катерина – ночью. Катерина впервые осознала, что через лагеря прошли миллионы. Многие не вернулись. Но те, кто вернулся, ничего не забыли. А если эта власть пошатнется…

В Красногородске в районном отделении госбезопасности работал уполномоченным капитан Никишев. Он многих пересажал. Потом запил. Его уволили и пристроили в отдел кадров крахмало-паточного завода. Через три дня его проткнули железным арматурным прутом. А в их школе завхоз изнасиловал пятиклассницу, и, пока приехала милиция, мужики его уже забили в кабинете директора школы ножками от стульев.

Последние годы агрессия накапливалась всюду. Возникали драки в очередях, все больше пили, на следующий день после зарплаты в цеха не выходило до двухсот рабочих.

Катерина избегала разговоров с Александрой о политике. Когда смотрели выступления Брежнева по телевизору, никто не вслушивался в сказанное, его рассматривали, выискивая признаки прогрессирующей болезни, и гадали, что будет, когда его не станет. Кто придет на его место? Ведь должно же что-то измениться наконец.

…Катерина ехала по проспекту Мира, в этот вечерний час машин на улицах было немного. Ей не хотелось возвращаться домой. Можно было заехать к Людмиле. Но сегодня пятница, и у нее, вероятнее всего, режиссер. Антонина и Николай были на даче. Раньше всегда можно было позвонить поэту, заехать к нему, поговорить, но вот уже год, как она его похоронила.

Возле метро тетка продавала цветы. Катерина притормозила, вышла, купила, не торгуясь, букет астр. Подъехала к дому, обрадовалась, что возле подъезда можно приткнуть машину – пятница, многие уехали на дачи. Заглянула в комнату Александры. Дочь читала.

– Ну как? – спросила Катерина.

– Хорошо. – Александра увидела цветы. – Цветы? Откуда?

– Подарили.

Почти правда, подумала Катерина. В квартире Петрова в вазе стояли гладиолусы, привезенные с юга. Цветы-то были для нее. Просто не успела взять, слишком быстро удирала с этой нелегальной явки.

Постояла в душе под теплой водой, прошла в свою комнату, разложила тахту, легла, подумала, что надо составить план на следующую неделю, но вставать за блокнотом не хотелось. Да она и так помнила. Каждый день минимум два-три дела. После работы она должна была заехать в прачечную, но узел с бельем так и остался в багажнике машины. Надо купить зимние сапоги (у нее были сапоги, правда два раза починенные и уже вышедшие из моды). Надо купить зимнее пальто, а еще лучше шубу – она давно хотела каракулевую, но вряд ли потянет в этом году. Надо отвезти в химчистку всю летнюю одежду. Надо чинить холодильник. Сашка помогала мало, не приучила. От Петрова помощи никакой… Одна, одна, одна. Ей стало так жаль себя, что она укрылась с головой одеялом, чтобы не услышала Александра, и заплакала. И вдруг вспомнила, что двадцать лет назад она так же рыдала, не сдерживая слез. Да, это было ровно двадцать лет назад, в августе. Грудная Сашка лежала в коляске, она тогда еще не купила кроватку, не было денег. Она была одна с ребенком в этой громадной Москве, но и через двадцать лет она по-прежнему оставалась одна. Катерина, услышав, что Александра вышла в коридор, притихла, унимая рыдания, притворилась, что спит, стала дышать ровнее и, засыпая, успела подумать, что, слава богу, бессонницей не страдает. Людмила уже несколько лет принимала снотворное. «Два раза в неделю засыпаю без снотворного – смеясь, рассказывала она. – В пятницу, когда заезжает режиссер, и в воскресенье, после визита доктора наук».

Антонина, выслушав ее признание, заключила:

– Если б ты замужем была, никакой муж не помог бы тебе засыпать семь раз в неделю.