Горн вытащила из земли свою трость. Я увидел, что она заканчивалась не резиновым набалдашником, а острием, как на альпенштоке. Старуха развернулась и зашагала к сельсовету. Я послушно двинулся за ней.

Увязавшуюся за нами свирепого вида немолодую с обожженной щекой бабу Горн называла Машей. Эта особь, видимо, была у старухи денщицей. Она несла туго набитую дорожную сумку, из расползшейся змейки торчал железный колпачок термоса.

Стража осталась снаружи — две крупных работницы с молотками замерли у порога. С нами в комнату вошла лишь денщица Маша. Оценив скромное убранство, она сразу выбрала для начальницы единственный стул с высокой спинкой и подлокотниками и заботливо положила на жесткое фанерное сиденье плоскую, как блин, думку. Мохнатый пуфик она сунула Горн под ноги. Из той же сумки Маша извлекла телескопическую подставку. На круглом подносе поместились термос и чашка с дымящимся, пахнущим мятой настоем, маленькая сахарница, полная рафинада, и ложка.

Клевец вместе с панцирем и шлемом был отнят на входе охраной, тем не менее бдительная Маша еще раз обыскала меня. В кармане штанов обнаружилась золингеновская бритва. Денщица продолжила досмотр с особым пристрастием, бесстыдно шаря цепкими пальцами в паху и ягодицах. После обыска Маша укутала зябкую Горн пледом — старуха принимала заботу, так и не выпустив ридикюль, опасную трость она прислонила к подлокотнику. Растопив печь, Маша удалилась.

Горн с обещанным разговором не торопилась. Вначале долго размешивала сахар. Внезапно спросила:

— Может, чаю хочешь? Полезный, мятный… — не дожидаясь согласия, она взяла железный колпачок термоса и щедро плеснула туда кипятку, бросила два кубика рафинада, помешала. — Возьми…

Тонкий металл нагрелся за секунду. Словно нарочно, Горн налила чаю до краев. Я чуть не выронил раскаленный стакан, умудрился поставить его на пол, обварив ладонь, и присел на низкую лавку. Подушечки пальцев вздулись красными волдырями.

Горн криво улыбнулась:

— Как на Украине говорят… Горячий — дуй, дураче! Обжегся? Нет? Спросить хочешь?

— Да, Полина Васильевна. Почему меня не убили?

— Вопрос интересный… Потому что нужен…

— Кому? — как ни пытался я сохранить мужество, голос дрогнул. — Моховой вашей?

— Лизке? — Горн пожевала бескровными губами, мелко вздохнула. — Нет больше Лизки… Ритка убила… Селиванова… Большое горе… Утрата невосполнимая… Месяц скорбим… — Впрочем, особой печали в голосе не слышалось. — Я теперь за старшую…

— Селиванова? — ошалело переспросил я. — Маргарита Тихоновна?! Она убила Мохову?

— Ну да, — нетерпеливо подтвердила Горн. — Ритка-Маргаритка. Гнида такая. Пришла к Лизке… Поговорили… А затем заколола. Спицей в горло… Сказала: «Лизка идеалы предала»… — тут Горн всплеснула руками. — Какие идеалы?!

— И что теперь с Маргаритой Тихоновной? — спросил я, заранее догадываясь об ответе.

— По законам военного времени… — Горн посуровела. — Все ясно?

— Кажется, да. Вы считаете, что читательница широнинской читальни могла убить Мохову только по приказу библиотекаря. И теперь решили отомстить…

Горн, растеряв серьезность, фыркнула:

— Аналитик… Ритка наша была! Всегда! — она добродушно рассмеялась. — Селиванову еще до Невербино внедрили. За год… Не одну Ритку. Многих. Они задание имели. Информацию собирать. Докладывать…

Я понимал, что Горн говорит правду, но представить себе принципиальную, кристально честную Маргариту Тихоновну ловким резидентом моховского клана так и не смог.

— Дело-то плевое, — продолжала Горн. — Мы шарашку местную хлопнули. Полностью… Чтобы без свидетелей. Книжку забрали… Ритка прибежала к соседям: «Примите, Мохова разорила»… Беженка. Ее и взяли. Пожалели… Видишь, как просто… А Селиванова — наша, моховская.

Все это с трудом укладывалось в голове. Я не осуждал Маргариту Тихоновну за двуличную жизнь. Память отказывалась предать наши долгие беседы летними вечерами, старые пластинки, чай из электросамовара, бисквиты, наконец, страшный хаос сентября, когда только моральная поддержка Маргариты Тихоновны помогла мне остаться библиотекарем и не потерять душевное мужество.

— Понятно, привыкла к вам, — словно читала мои мысли Горн. — За пять-то лет! Обжилась… От рук отбилась. Своевольничала… К тебе привязалась. Но долг не забывала. Книгу Смысла привезла… — Горн щелкнула замком ридикюля. — Вот Книга. Редкая. Уникальная… Самая главная. А не действует! Догадываешься, почему? Там в конце вкладыш был. С опечатками… — она резко развернула Книгу задним форзацем и чиркнула ногтем по надорванной полосе со следами клея посредине листа. — А теперь нет вкладыша… Пропал… Был и исчез! — Зрачки Горн вспыхнули оранжевым мартеновским пламенем. — Ритка сказала… — повелительный страшный голос навалился на мозг давящим гипнотическим объемом. — Вкладыш у тебя. Отдай. Добром прошу… И тебя не убьют. Обещаю… Слово чести. Где вкладыш? Отдай! — повелительно повторяла она.

В тот момент я исполнил бы любую просьбу Горн. Скованный преданной униженной робостью, я отвечал:

— Полина Васильевна, у меня ничего нет. Клянусь вам!

— В глаза смотри, выблядок! — сверлила ужасом Горн. — В глаза! Правду говори! Или убью! Люто!

— Клянусь, Полина Васильевна, — раздавленно шептал я. Ледяной пот мешался на щеках со слезами. Страх полчищами вшей шевелил волосы.

— Нет у меня ничего!

Горн вдруг умерила накал гнева. Властительный голос потух. По моему телу прокатилась горячая волна озноба. Клацая зубами, я почувствовал мокрый жар в спине и словно бы очнулся от изнурительного малярийного бреда.

— Ладно, ладно, не трясись, — угрюмо сказала Горн. — Вижу. Не виноват… Это Ритка, сволочь, хитрит…

Я поднял трясущимися пальцами опрокинувшийся стаканчик. Сердце стучало гулко, будто из цистерны. Воздух с трудом просачивался в скомканное страхом бумажное горло.

— Ритка, Ритка… — досадливо бормотала Горн. — После смерти пакостишь, подруга… Вот что, Алешка, — она задумалась, — порассуждаем логически… Первое. У Ритки идеалы были. По Смыслу… Потому Лизку и убила. Той только власть подавай… Второе. Ритка бы вкладыш сберегла… Любой ценой. И третье. Насчет тебя, Алешка… Планы у нее были. Грандиозные. Любила… Поэтому и живешь еще… Ритка верно рассчитала. Ты теперь единственная ниточка… Сдохнешь, и пропал вкладыш… Пропал Смысл… Ты все знаешь… Подсознательно, конечно… Раз с Риткой дружбу водил…

Горн с любопытством оглядела меня:

— Ритка говорила… Ты Книгу Смысла прочел… Так?

— Прочел.

— С вкладышем?

— Да.

— Значит… — голос старухи прозвенел мелкой дрожью, как заверченная волчком монета, — тебе известен Смысл?…

Горн резко отвернулась, словно ей закатили пощечину. На выщербленных скулах вздулись злые желваки. Кажется, самолюбивую старуху задело, что Смысл открылся не ей — великой прозорливой Горн, повелительнице жестоких старух, а никчемному существу, Алексею Вязинцеву, библиотекарю уничтоженной широнинской читальни…