Звук возрос до того, что Лише пришлось заткнуть уши, и люди, стоявшие на дороге в полумиле от действа, сделали то же самое. Резонанс усиливался, и Лише показалось, что она видит вибрацию воздуха.

А затем раздался резкий, оглушительный треск – и скальный демон с грохотом повалился на землю.

– Достопочтенный муж, Рожер асу Джессум ам’Тракт ам’Лощина. – Голос Аманвах разносился неестественно далеко. – Рожер Восьмипалый, ученик Аррика Сладкоголосого, пусть наша жертва призовет серафима, который направит тебя одиноким путем к Эвераму, где ты воссядешь ужинать за Его столом и пребудешь там, пока не понадобится, чтобы дух твой еще раз возродился на Ала.

Лиша вступила на Кладбище Подземников бок о бок с Аманвах. За ними в двух шагах шли Сиквах и Кендалл, дальше – рачитель Джона и лесорубы, несшие Рожера на погребальный костер.

Шушельницы постарались на славу. Прекрасное лицо Рожера было безмятежным, без всякого следа насильственной смерти. Он был одет в жонглерский костюм из разноцветного шелка и выглядел так, будто вот-вот вскочит на ноги и заиграет народную плясовую.

Его гроб стоял на своеобразных носилках из топоров, скрещенных на широких плечах Гареда, Уонды и полудюжины отборных лесорубов. То были Даг и Меррем Мясники, Смитт, Дарси. Джоу и Эвин Лесорубы.

Народ заполнил Кладбище Подземников, скопившись на булыжных подступах к костру и растянувшись по дорогам во всех направлениях. Все пути в Лесорубовой Лощине вели сюда, сходились в центре великой метки.

Костер сложили перед звуковой раковиной, где Рожер некогда входил в полную силу. Гаред и Уонда не скрывали слез, опуская гроб с Рожером на огромную платформу, положенную поверх хвороста.

На сцене пали на колени Аманвах, Сиквах и Кендалл, рыдавшие с особым драматическим талантом; молодые красийки собирали струившиеся по щекам слезы в крошечные пузырьки из меченого стекла.

Лише хотелось плакать. Она часто искала в слезах утешения и за последние недели тайком и неоднократно оплакала Рожера. Но сейчас, стоя перед жителями Лощины, она подумала, что ей больше нечего отдавать. Тамос был мертв. Арлена не стало, и судьба Ахмана неизвестна. И вот теперь Рожер. Неужели ей суждено хоронить всех, кого любит?

Спустя какое-то время Аманвах пришла в себя, поднялась в полный рост и, глядя поверх толпы, привела в действие колье:

– Я – Аманвах вах Рожер вах Ахман ам’Тракт ам’Лощина, первая жена Рожера асу Джессум ам’Тракт ам’Лощина. Мой муж был зятем шар’дама ка, но нет сомнения, что к нему и без того прикоснулся Эверам. Мы хороним его тело в согласии с вашим обычаем, но в Красии превыше всего прочего почитаются шарик хора, кости героев. Мощи моего достопочтенного мужа будут изъяты из праха, отлакированы и заключены в меченое стекло для освящения нового храма Создателя здесь, на святой земле Кладбища Подземников.

Кендалл заиграла медленную, скорбную мелодию, и Аманвах запела. Сиквах подхватила, и трио околдовало музыкой толпу с той же легкостью, с какой зачаровывало демонов.

Не прекращая петь, Аманвах извлекла крошечный череп огненного демона и навела его на хворост. Пальцы заскользили по меткам, активируя магию. Из пасти вырвалось пламя и подожгло древесину. Шушельницы наполнили труп химикатами и опилками, он быстро занялся огнем и осветил толпу, завороженную красийской похоронной песнью.

Когда она кончилась, на сцену поднялась Лиша. Она откашлялась. У нее не было такого колье, как у принцесс, однако магия сохранялась и в раковине, а потому ее слова далеко разнеслись в ночи.

Но слез у Лиши так и не нашлось, и скорбящие, без сомнения, недоумевали: «Почему она не плачет? Разве она не любила его? Неужели ей все равно?»

Она глубоко вдохнула и выдохнула:

– Рожер взял с меня слово, что, если настанет этот день, я буду петь, плясать и сыпать речами, пока его лижет пламя.

Послышались смешки.

– Это честное слово. – Лиша вынула сложенный листок бумаги. – Он все записал.

Развернув лист, она прочла:

– Лиша, я собираюсь прожить достаточно долго, чтобы тешить трюками правнуков, но мы оба знаем, что жизнь не всегда идет по плану. Если мне суждено умереть, то я полагаюсь на тебя. Не превращай мои похороны в тоскливое, гнетущее действо. Объяви всем, что я был велик; спой грустную песню, когда запалишь костер, а после вели Гари играть кадриль, а народ пусть заткнется и пляшет.

Лиша сложила листок и сунула его в карман платья.

– Если бы не Рожер Восьмипалый, меня бы здесь не было. Пожалуй, и многих из нас. Его музыка не раз становилась последним рубежом обороны Лощины, давая нам время перестроиться, найти под ногами почву, перевести дух. Когда в новолуние Арлен Тюк рухнул с небес, именно скрипка Рожера заманивала орды подземников в ловушку за ловушкой, чтобы мы продержались ночь. Но больше он мне запомнился не этим, – продолжила Лиша. – Рожер всегда был готов пошутить, когда я печалилась, и слушал, когда мне хотелось выговориться. В одну секунду он бывал моей совестью, а в следующую – крутил обратное сальто. Когда наваливались невзгоды и бремя казалось неподъемным, Рожер вынимал скрипку и смывал треволнения. Такова была его магия. Не метки, не молнии. Не знание будущего и не врачевание ран. Рожер Тракт читал в сердцах людей и демонов и говорил с ними на языке музыки. Я не знала никого, похожего на него, и вряд ли встречу. Рожер был велик.

Она поперхнулась, подняла руку ко рту и вдруг заново обрела способность лить слезы. Аманвах бросилась ловить их, пока те не скатились со щек.

Через минуту Лиша взяла себя в руки и обратилась к предводителю жонглеров, стоявших в звуковой раковине:

– Гари, время играть кадриль.

Всю ночь Элисса пила и плясала с жителями Лощины. Раген раскручивал ее, чего не бывало со времен сватовства, и даже Терн пустился в пляс – мальчонка был на удивление подвижен и быстро усвоил все па. Они смеялись до боли в скулах, впервые за время, известное только Создателю, чувствуя себя в безопасности и светлом настроении.

На исходе ночи жонглеры прервались и погнали гуляк по домам в родные округа, совсем как некогда заманивал подземников Восьмипалый, и по Лощине разносились победные возгласы и смех.

Когда в окнах забрезжил рассвет, в кабаке при гостинице Смитта изо всех углов раздавался стон. На подносах громоздились горы яиц, бекона и хлеба, а в конце каждого стола стояло ведро – блевать. Один нерасторопный завсегдатай опорожнил желудок на пол. При виде этого Элиссу саму замутило, но она принялась глубоко дышать, сосредоточилась на кувшине с водой, и комната