Но гипотеза Артамонова так же находила всё больше подтверждений. Только Третье Отделение совсем ни при чём. Затопление трясин и невозможность вести раскопки сокровенного Эльдорадо заставило часть тайного братства или, попросту, шайку разбойников, искать более лёгкую наживу, коей стал, увы, я, или, вернее, ассигнования Общества Древностей.

Вопрос, как он отыскал столь точную натуру, чтобы встретить меня, я оставил при себе. Его связь с Прохором становилась для меня почти очевидной. Но чем грозит мне столь ненадёжный союз? Как могу я использовать его в своих целях, раз уж избавиться от обоих не представлялось возможным?

И уж точно сказал Муравьёв, что Восток скоро и усердно учит даже нерадивых учеников, а после строго спрашивает урок. Истории здешних султанов и шейхов требовали держать друзей близко, врагов же – ещё ближе. Итак, я не стану выказывать своей неприязни. Под присмотром оба – художник и ямщик станут мне понятнее, а рано или поздно смогу я вывести их на чистую воду. Если, конечно, они не преступят некую незримую черту раньше. Иметь под боком человека, сознавшегося в слежке за мной куда как выгоднее, чем, распрощавшись с ним, терзаться догадками, кто же теперь подослан недоброжелателями. Через Артамонова я могу снабжать их сведениями, безопасными для меня, так не посоветовать ли художнику примириться с Россетти?

Путаясь в эфирах разнообразных мыслей сих, ощутил я вскоре, как неприятно начало подводить у меня живот от того, что заблудился я и в твёрдых каменных переулках ночного города. Поздно хватился я забытого у Артамонова клинка, возвращаться уж было далеко, да и не было уверенности в том, что смогу найти обратную дорогу. Поначалу ещё попадались жители, стремившиеся к приютам своим, и два или три раза встречал я богатых лиц, сопровождаемых слугами, освещавшими путь мутными лампами, но тогда ещё полагал я, что следующий поворот откроет мне знакомые места. Вскоре уже и спросить оказалось некого, а время от времени мерещились мне какие-то тени по сторонам, но смелости окликнуть их у меня не нашлось, ведь заплутавший путник – прекрасная мишень для праздного грабителя, который, возможно, вовсе и не собирался нападать на вас. Я шёл, изображая саму уверенность, ориентируясь более по направлению, даваемому слабым отсветом восходящей где-то за домами луны, но кривые улочки поворачивали так причудливо, что вскоре отчаяние выбраться самостоятельно заступило место гордыни. Там, где небо лишь немного светлее домов, а редкие огни кажутся виденными в той же последовательности четвертью часа ранее, желание повстречать любого прохожего становится жизненной потребностью.

Вокруг меня определённо сгущалась беда, я открыл ящик и вытащил пистолет, коря себя за непредусмотрительность: подозревая угрозу лишь в своём доме, я полагал зарядить его по возвращении. Поначалу я ещё успокаивал себя излишней мнительностью, обусловленной тремя тревожными ночами, но после уже более на слух определил, что меня окружают со всех сторон. Как мог тише старался я ступать, ибо преследователи тоже не обладали кошачьими глазами и выслеживали меня по звукам шагов. Дальше – больше. То чьи-то скачки сзади, то быстрый бег в обход соседнего переулка, то посвист выдавали хоть и не великую опытность противников в деле погони и разбоя, но, увы, также и многократное численное их превосходство. Я затаился, избрав для этого место в каком-то углу, хотя из опыта полагал в этой уловке дело почти безнадёжное.

Разбойники, потеряв меня на слух, немало растерялись, и я слышал тайные переклички их, спеша перебрать в уме возможные основания спасения. Рассчитывать на помощь горожан вряд ли имело смысл, никто не бросится защищать одинокого франка ценой своего благополучия. Звать караул немыслимо, если и подоспеет редкая стража, то чересчур поздно – и я вознамерился использовать преимущества нападения первым. Возможно, вид человека, вооружённого двумя пистолетами, остановит их, но как в темноте я выкажу им свою готовность к бою? А если показаться на свет и искатели поживы окажутся не робкого десятка, блеск дорогого оружия только распалит их желание его обрести. Аккуратно сложив оружие обратно в ящик, я принял его наизготовку – и вовремя. Фонарь, зажжённый одним из преследователей, высунулся на вытянутой руке из-за угла, тогда я, не мешкая, нанёс по этой руке страшной силы удар ребром ящика. Вопль боли и звон разбитой лампы слились воедино. Со всех сторон послышались шлепки ног. Мне удалось броситься навстречу первому разбойнику и сразить его ещё одним метким ударом тяжёлого короба, который, таким способом, словно бы произвёл два своих законных выстрела и ещё оставался заряжен. Признаться, успех придал мне бодрости. И хотя вскоре я оказался оттеснён к стене в окружении трёх негодяев, я рассчитывал на благополучный исход, учитывая субтильное их телосложение. Сделав фехтовальный выпад, я уже занёс руку, чтобы обрушить гарнитур Лепажа на голову ближайшего недруга, как запястье словно упёрлось в невидимую стену. Кто-то ловко накинул мне на руку петлю, ящик вырвался и отлетел во тьму, наделав немало грохота, а уже в следующий миг я отчаянно бился, стремясь вырваться из сброшенной откуда-то сверху сети. Неприятели разом кинулись на меня, как шакалы, и, кажется, все мы издавали немало шума в отчаянной борьбе.

Зычный голос Прохора, свет его фонаря показались мне сошествием легиона ангелов, ибо уже ждал я коварного удара кистенём или ножом. Я проворно освободился от сети, и вдвоём мы споро расправились с грабителями, ибо на сей раз это оказались именно они, обчистив карманы мои дочиста. Украли они и деньги, всего рублей пятьдесят, и султанский фирман, дающий право беспошлинного передвижения по территориям, подвластным Порте. На счастье, неимением времени они не тронули самого ценного – дуэльного гарнитура, который отыскался неподалёку.

Как же всё вышло? Прохор, не дождавшийся меня в урочный час, отправился на поиски и, заслышав звуки борьбы, объявился точно в срок. Разбойники, оказывается, застигли меня в квартале от дома, куда шёл я окольными дорогами. Но верить ли Прохору вполне, после того, что я знал за ним? Не он ли сам и есть руководитель тайной шайки налётчиков? Какова цель его: обобрать до нитки и исчезнуть сразу или сделать то же, но степенным путём еженедельного удвоения своего жалования за охрану моего покоя? Он скромно молчал о своей роли и даже как-то сторонился благодарностей. Совесть ли мучила его или на раз спущенных с цепи псов не мог он накинуть узду, только дня три спустя загадочность положения моего ещё более усугубилось.

Другой же день, отдыхая от треволнений на своём патио под обустроенном накануне навесом, я целиком посвятил написанию ответов на те письма, к которым никак не мог приступить ранее из-за бурных событий. Хоть Бларамбергу принялся писать я сразу, но после отложил, не видя интересных известий, а мне непременно хотелось похвастаться хотя бы какими-то находками.

Долее прочих не давалось мне письмо Андрею. Искренно радоваться за него я не мог, потому требовалось подобрать слова одобрения, но не лести, проскользнуть между Скиллой пренебрежения и Харибдой подобострастия. Рассуждения о Дашкове и серале пришлись как нельзя кстати, давая возможность использовать деловой тон, словно общались два равных между собой путешественника. Всё же, пространно и драматически описав свои необъяснимые злоключения, написал я и другой вопрос. «Но как не понимаю я причины, по которой подвергался нападениям и слежке, так не понимаю, почему тебя так задел давний тот мнимый или настоящий визит в сераль Дашкова, что ты никак не можешь остановиться в своём следствии, кое уже вторично мне завещаешь. Уж не находишь ли каких-либо перекличек со своими собственными приключениями на Востоке? И не стоит ли мне обождать вести своё изыскание здесь, если ты, друг мой, вовсе не собирается бросать своего в Петербурге? Кстати, замечу, что ты допускаешь ошибку, в науке именуемую умножением лишних сущностей. Ведь Дашков значительное время служил вторым секретарём в Константинополе, где располагается сераль, поминаемый тобою в письме. Ты же в своих подозрениях, изложенных мне на берегу Босфора, опирался на его быстротечную и загадочную поездку по Леванту. Стоит ли и возможно ли мешать теперь эти две службы, то есть сущности?»