Был ли обнаруженный корабль «Сан-Тельмо»? Предполагалось, что в 1819 году Смит обнаружил именно его, но это никогда не было ни доказано, ни опровергнуто. Корабль вызвал интерес всех исследователей – даже исследователей пингвинов, не говоря уже об историках. Связались с чилийскими официальными лицами, получили разрешение сесть на остров и, обследовав все, что возможно, прислать им о находке подробный отчет.

Стали формировать состав разведэкспедиции. В вертолете имелось четыре места – два для экспертов и два для членов экипажа, которые должны были вести машину и помогать ученым во всем. Представляете, как рвались на эти два места мы с Марсело, подогретые всеми прочитанными книгами об Антарктике и ее героях – о Скотте, Амундсене, Шеклтоне, Уэдделле, Эдеберге и прочих? Марсело все давил на то, что галеон испанский, и меня, как единственного среди всех испанца, просто не имеют права лишать возможности присутствовать при историческом событии, то есть при обнаружении корабля – иначе это станет оскорблением великого испанского народа. В конец концов, сплетя множество хитроумных интриг и подкупив алкоголем конкурентов, мы пробились на эти два места членов экипажа.

Позднее, уже после возвращения из Антарктики, я узнал, что капитан тоже был тогда за наши кандидатуры. Людей у него было немного, а мы были не самыми квалифицированными моряками. В случае чего он потерял бы не самые ценные кадры и в любом случае дошел до острова Короля Георга, а платили-то ему именно за рейс. В общем, мы вошли в четверку разведчиков и получили возможность лично участвовать в одном из тех детективных сюжетов, из которых состояла вся история освоения Антарктики.

Взлетели благополучно, взяли курс на остров Ливингстона. Мы с Марсело еле дышали от волнения. Все, помню, переглядывались и заговорщически подмигивали друг другу. Просто мальчишки какие-то, а не двадцатилетние парни.

Приземлились на ровную площадку, довольно далеко от останков корабля, зато надежно – никто не посмел бы рисковать вертолетом. К кораблю, который был, по нашим предположениям, «Сан-Тельмо», идти пришлось около получаса.

А когда дошли, он «Сан-Тельмо» и оказался. Об этом свидетельствовала проржавевшая металлическая пластина на корпусе. Он, конечно, сел на мель, и она по прошествии десятилетий стала частью прибрежного ледника. Воды, закаменевшие под ним, когда-то качали его из стороны в сторону, и теперь он застыл в одном из таких наклонов, кренясь на левый борт, – словно униженно молил о чем-то. Бушприт глубоко вмерз в ледяную стену тороса. Когда они погибли здесь, никто не знал толком, ни что такое Южный полюс, ни где находится это место. Некому было спасти их.

Мы с Марсело взобрались на палубу, карабкаясь прямо по неровной стене корпуса. Все части остова, столько времени открытые всем антарктическим ветрам, были покрыты толстым слоем льда и измороси. Паруса, разумеется, не сохранились, мачты сиротливо торчали, и весь корабль, точнее его остов, показался нам каким-то голым. Чего-то в нем недоставало. Может, деревянные части разнесло бурей – или сами жертвы крушения с «Сан-Тельмо» сожгли их?

Мы спустились в каюты. Пусто. Только ветер завывал среди покореженного обледенелого дерева, продувая его насквозь, от фортштевня до ахтерштевня. Мы с Марсело, наверное, одновременно почувствовали тревогу, вздрогнув. На корабле царил мертвый штиль, какая-то нехорошая, зависшая в неподвижности атмосфера. Словно время застыло после неведомого катаклизма и замерли стрелки часов – но вот-вот дрогнут и пойдут. Мы ожидали найти горы оставленных вещей – баулов, частей мебели, тряпок, корабельных карт. Ничего. Что бы на этом корабле ни было раньше, оно исчезло. Мы искали во всех помещениях, пока не добрались до кухни. Там-то все и открылось.

Замерзшее, не тронутое тлением тело скорчилось у давно погасшего огня под огромной охапкой одежды. Время законсервировало его, оставив лишь тяжелые наледи на лице и иней на ресницах. На голове была какая-то странная накидка вроде самодельного капюшона, а мертвые руки навсегда вцепились в лист бумаги. Мы переглянулись: последний выживший унес тайну погибшего экипажа с собой. Но вглядевшись в очаг, который был просто огромным, поняли, что видим рядом с гвоздями и несгоревшими щепками бусины, кости и человеческие черепа. Огонь выжег их дотла. Значит, он жег здесь все, что мог: утварь, мебель, вещи, мачты и рули и, наконец, трупы своих товарищей. Они по очереди умирали и становились топливом. Расчлененные до того, как мороз делал их каменно неподатливыми. Когда же сгорел последний, а ослабевшие руки уже не смогли выломать очередной кусок из деревянных конструкций корабля, ему осталось только сесть у медленно гаснущего огня и ждать тихой, как сон, смерти. Сначала руки и ноги теряют чувствительность, тянет в сон, потом глаза закрываются, и уже навсегда.

Никто из них не был готов встретить этот мороз. Они плыли в колонии – просто сбились с пути. Может, корабль захватило антарктическое течение – самое мощное и глубокое в Мировом океане, ведь его образуют остывающие воды сразу трех океанов – Атлантического, Тихого и Индийского. Их потащило, бросило на мель… Вот он, кошмар всех моряков. Я в ужасе спрашивал себя: как они терпели безнадежность, неотвратимость близкой смерти? Как могли выносить осознание своей малости, бессилия перед бесконечными льдами?

Перед тем как уйти, я рассмотрел труп последнего выжившего. На рукаве блестела капитанская нашивка. Это он, капитан, жил дольше всех и покинул свой корабль, как положено, последним. Листок бумаги у него в руках оказался письмом. Едва читаемый текст, однако, давал понять, что оно было от сестры капитана Лусии Эрнандес. Он перечитал письмо при последнем свете костра, в котором сгорал последний из его мертвых товарищей.

Мы вернулись на вертолете на свой сухогруз. Между собой увиденное мы почти не обсуждали, а с другими и вовсе об этом не говорили. Послали радиограмму в Чили, там уже готовили серьезно оснащенную исследовательскую экспедицию. Без придурковатых морячков, начитавшихся легендарных историй, зато с серьезными учеными.

Метеостанция имени Эдуардо Фрея Монтальво открылась 7 марта 1969 года. Теперь там авиабаза. После торжеств и поздравлений мы подхватили свои немногие вещички и подались домой. Я смотрел с борта сухогруза, как удаляется линия антарктического горизонта, и прощался с тенями героев-первопроходцев, которые навсегда остались во льдах. Марсело вернулся в Чили. Уезжая из Антарктики, мы оба чувствовали, что сердце уже не такое горячее, как раньше.

Давид так искренне увлекся мысленным созерцанием холодных антарктических ландшафтов, что не без удивления снова увидел огонь лесного костра, круг раскрасневшихся детских лиц, зачарованных сюжетом. Анхела первой захлопала в ладоши, и все подхватили аплодисменты, устроив переполох среди ночных обитателей леса, вряд ли привыкших к условностям светской жизни. Эстебан, торжественно и светло улыбнувшись, поклонился публике.

Прислонившись к толстому комлю бука, Давид вдруг ощутил внутри какое-то тревожно-радостное возбуждение. Возможно, нечто подобное испытывал Шерлок Холмс, когда к нему приходило решение загадки. Внутри разлилось тепло, кинувшись в лицо и защекотав затылок так, что вроде бы даже волосы шевельнулись. Прилив силы и ликования побежал по венам, как наркотик. Где-то тут, в затылке, возникла уверенность, что писатель, которого он искал, и есть Эстебан. Моряк, ну разумеется! Как Поль Остер, прежде чем начал сочинять. Как же он раньше не догадался? Постоянно находились рядом, с первой минуты после приезда в Бредагос. Из всех тех, кого он перебрал, кандидатура Эстебана была самой очевидной. Ну нет у него шести пальцев на руке, но эта загадка уже разрешена – тут многие шестипалы. Нечего было механически следовать указаниям, незачем проводит сомнительные эксперименты – следовало положиться на собственное чутье. Интуиция подсказывала: это Томас Мауд.