– Нити? – удивился барон.

– Кукловод? – удивился жандарм.

– Ай-ай-ай, как неудобно… – глумливо произнес Долинский. – Похоже, я опять невзначай разгласил государственную тайну. Непреднамеренно, уверяю вас, язык мой – враг мой. Надеюсь, господа офицеры, все останется между нами.

Усмешка Долинского, хорошо заметная даже в полумраке, свидетельствовала об обратном: невзначай и непреднамеренно этот человек никогда и ничего не сделает…

Не переставая ухмыляться, он налил себе коньяка, выпил единым духом. И заговорил уже серьезно:

– Подозреваю, что они все сильнейшие псионики, все до единого. Восемь вскрытий на «Марлене», два на Новой Ливадии, – и суммарный результат десять из десяти. Старина Казанцев наверняка сразу понял, что означает якобы патология левого полушария, благо был знаком с моей докладной запиской… Он мог бы не откладывая, mon général, просветить вас с Мезенцевым. Но предпочел напустить туману… Но задумайтесь, господа: раса генетических близнецов, и каждый несет способность к тому, что встречается у эриданцев в одном случае на несколько миллионов: к мгновенной пси-связи, не ограниченной расстояниями. Логика подсказывает наличие единого управляющего центра. А факты, известные о хултианах, подтверждают сей логический вывод.

Долинский вновь потянулся к бутылке. Драгоценный коньяк убывал на глазах. Но человек-киборг ни малейших признаков опьянения не проявлял, хотя выпил вдвое больше, чем барон и Несвицкий, вместе взятые.

А затем отпрыск императора изрек такое, что жандарм поначалу решил: их собутыльник все же вдребезги пьян, просто внешне это никак не проявляется.

– Между прочим, лаборатории сохранились здесь в относительном порядке, – сказал Долинский. – И мне бы очень хотелось произвести напоследок еще одно вскрытие… Исполнить, так сказать, на бис лебединую песню. Даже не вскрытие, если называть вещи своими именами, – вивисекцию. Надеюсь, господа офицеры, вы знаете, чем разнятся значения этих двух терминов?

«Напился», – решил генерал-майор, а вслух произнес спокойно и медленно:

– Здесь у нас нет мертвых хултиан, потребных для вскрытия. И живых для вивисекции тоже нет. Предлагаю отложить идею до другого раза.

– А кто говорит о хултианах? – удивился Долинский. – Я ведь ясно дал понять: мне они больше не интересны. Я хочу вскрыть вашего пилота-трезианина, барон, чтобы найти подтверждение кое-каким своим подозрениям, либо навсегда поставить на них крест.

– Вы сошли с ума, – холодно констатировал фон Корф.

– Я слышу подобные утверждения с юности. Уже привык и смирился. Но вы-то, господа, остаетесь в трезвом уме. Попробуйте для интереса им воспользоваться. Кто-то затеял с нами – с нашей цивилизацией – непонятную игру, причем укрывшись за маской, выкроенной из нашего же материала. Кто именно, мы не знаем, хотя очень бы хотели узнать. И при этом рядом, под боком, обитают трезиане, о которых нам тоже ничего, по большому счету, не известно: обрывки информации и обломки артефактов не в счет. Потому что они якобы сами ничего не знают, якобы позабыли великое прошлое своих предков… Я отнюдь не уверен, что трезиане как-то замешаны в истории, над разгадкой которой мы бьемся. Более того, я почти уверен в обратном. Но здесь ключевое слово «почти». Вы сегодня замечательно сказали, mon général, о тех, кому мнится, и кажется, и мерещится… Я не привык быть в их числе. Я хочу быть уверен, что к трезианам можно смело повернуться спиной в наших дальнейших поисках. Подумайте о том, сколь велика цена вопроса. Что в сравнении с ней жизнь одного пилота? Придорожная пыль, господа. Всю ответственность я приму на себя. Вы просто отвернетесь, а потом напишете возмущенные рапорты о моем самоуправстве. Прикажите привести пилота, барон, а я пошлю за своими ассистентами.

– Вы маньяк… – сказал фон Корф, но прежней железной уверенности в его голосе не слышалось. – И я не позволю вам никого вскрывать… Трезиан осталось несколько сотен во всей системе… Возможно, несколько тысяч, если оценить по максимуму и учесть все неисследованные миры. Они ни во что не вмешиваются, ни в политику, ни в экономику, и лишь когда наступает пора умирать, приходят к нам, чтобы умереть в бою, убивая врагов… В космофлоте сражается сорок семь трезиан. На стороне мятежников если и больше, то не в разы. И вы допускаете вероятность, что эта горстка – кукловоды многомиллионной хултианской расы? И хотите зарезать моего лучшего пилота, чтобы опровергнуть бред, в который сами не верите?

«Он убеждает не Долинского, а самого себя», – понял жандарм. Красноглазый дьявол сумел-таки посеять в мозгу фон Корфа сомнение…

– Успокойтесь, барон. Я никого не собирался резать, да и лаборатории на «Марлене» на самом деле уже не годятся для серьезного исследования. Мне лишь хотелось взглянуть, как вы отреагируете на такое предложение. Взглянул – и приношу извинения за свое невинное любопытство.

Несвицкий начал понимать, что за человек сидит перед ним с бокалом коньяка в руке… Как могли удаться все немыслимые зигзаги и выверты его биографии… Как он убеждал в своих идеях – причем будучи врагом, а затем и изменником – и суровых лидеров Союза, и Его Величество… Как поднимал в одиночку мятежи и захватывал в одиночку линкоры…

Изложенные на бумаге, все прозвучавшие сейчас доводы Долинского яйца бы выеденного не стоили. Можно опровергнуть и все вместе, и каждый в отдельности… Но способность убеждать колоссальная, нечто близкое к гипнотическому воздействию. Генерал-майор и сам на какой-то миг поверил, что высшие интересы Империи требуют подвергнуть немедленной вивисекции пилота-трезианина…

И это еще Долинский особо не старался. Разминался и импровизировал.

1

На столе стоял прибор – может, рация, может, что-то еще, предназначенное для связи, или для управления, или для контроля окружающей обстановки.

За столом сидел человек и немигающим взором уставился на Славика, осторожно просунувшего голову в палатку. Даже не на него уставился, а на вход, и смотрел в ту сторону уже много лет.

Человек был мертв очень давно. Но в скелет не превратился, в отличие от тех мертвецов, что Славик нашел под деревьями. Превратился в мумию. Кости черепа туго обтягивала потрескавшаяся кожа, мышечные ткани под ней иссохли, став незаметными. На вход пялились пустые впадины глазниц, а сами глаза не то напрочь высохли, не то провалились в глубь черепа.

Человек сидел – скорее, даже полулежал, откинувшись на спинку – в кресле, казавшемся неуместным здесь, в палатке, рядом с грубым самодельным столом. Кресло явно было позаимствовано из какого-то летательного аппарата, или даже из космического: огромное, комфортное, снабженное системой компенсаторов перегрузки. В каждом подлокотнике – нечто отдаленно напоминающее простенькую панель управления для аварийных ситуаций: ряд клавиш, различающихся цветом и прикрытых от случайного нажатия прозрачным защитным пластиком.

Мундир мертвеца остался целым и невредимым, и последние сомнения Славика рассеялись. Имперцы, имперские космодесантники… Форма полевая, без погон, и устаревшая, но прекрасно Славику знакомая, именно она вдохновляла художников, рисовавших мультики про Владлена Октябрева, – когда надо было изобразить врагов отважного ревармейца.