В ожидании медсестры, которая должна вынести мне вещи, я откидываюсь на спинку кресла и размышляю о том, скоро ли и мне предстоит отправиться в больничную раздевалку, чтобы приготовиться к пластической операции. С другой стороны, изменит ли хирургический скальпель хоть что-нибудь в моей жизни? Не знаю, не уверена. Если хирург соскоблит с моего лица несколько лет, приведет ли это хоть к малейшим улучшениям в моей судьбе? Скорее всего, я не узнаю ответа на эти вопросы до тех пор, пока не попробую. Попробую же я только в том случае, если решусь. Стоит, правда, вспомнить, что сейчас я в отчаянии. А отчаянное положение требует принятия крутых мер.

Стою перед зеркалом и пристально рассматриваю свое отражение. После дня операции прошло уже три недели. Синяки практически исчезли, но лицо все еще слегка одутловатое, и это проблема — завтра мне нужно выходить на работу. Я использовала весь запас отпускных и больничных, что у меня накопились. Наверное, можно было сказаться больной и взять еще несколько дней выходных, но без денежного подспорья уже не протянуть, да и бедная Бренда стонет из-за того, что тянет мою лямку. Конечно, она ждет не дождется моего возвращения. Кроме того, думается мне, что еще пара дней домашнего режима не решат проблему опухоли. На то, чтобы припухлость исчезла полностью, может понадобиться несколько недель и даже месяцев. Видно, придется закусить удила и надеяться, что никто на работе не заметит следов операции. Пусть думают, что я просто плохо выгляжу. Если же коллеги и заметят следы пластики, то расспрашивать побоятся, Остается только Гретчен, ее следует опасаться. С нее станется задать каверзный вопрос во время общего собрания, например, она-то не упустит шанса опозорить меня перед всем коллективом.

Глядя в зеркало, я замечаю, что маленькое искривление переносицы совсем пропало, это радует, хотя дефект раньше был небольшим. В целом же мой облик изменился ненамного. Вот спадет опухоль, и, уверена, все будет выглядеть гораздо симпатичнее, к тому же, вероятно, то, что внешность моя не претерпела кардинальных изменений, даже хорошо. По-моему, незначительные перемены не в пример лучше, чем неестественно подтянутое лицо, глядя на которое кажется, будто человека тянут сзади за волосы. Что бы там ни было, я не похожу на несчастных Джоан Ван Арк или Мари Осмонд, это уже большая удача.

Разглядываю себя и так и эдак и не могу не предаться сомнениям: стоит ли результат работы хирурга затраченных усилий. Мой нос выровнен, но я хорошо помню, как лежала в палате и кровь хлестала мне в горло. Даже сейчас, спустя три недели после операции, приходится носить с собой платок, чтобы вытирать постоянно сочащуюся из носа сукровицу. Глядя на свои глаза, я вспоминаю, как пыталась разлепить веки с помощью пальцев и как в итоге на ощупь, вслепую пробиралась в ванную, потому что даже осторожные прикосновения к векам причиняли немыслимую боль. Да, перемены в моей внешности очевидны, однако, чем больше я обо всем этом думаю, тем сильнее убеждаюсь: можно было обойтись без пластической хирургии. Опять же, нет никакой уверенности в том, что цена, которую я заплатила, приемлема: потраченные деньги, упущенное рабочее время, боль и жалкое состояние, в котором я находилась несколько дней после операции. Кто знает, может, я изменю свое мнение после того, как лицо заживет окончательно, или когда через несколько лет моя грудь обвиснет до пупа, а бедра начнут тереться друг о друга при ходьбе.

Реакция Оуэна, заскочившего ко мне пару недель назад, на жалкое состояние моего лица тоже заставляет меня сомневаться в справедливости затраченных усилий. Я полагала, что, увидев меня всю в синяках и опухолях, он пропадет навсегда. Однако мой ухажер оказался настоящим героем. Не рассердился, когда я призналась, что поездка в Нью-Йорк была выдумкой, понял, что я постеснялась рассказать ему об операции. После он заезжал еще раз, а звонил и справлялся о моем здоровье — ежедневно. Я так привыкла, что мужики, с которыми я встречалась, были полным ничтожеством в человеческом смысле, что когда нашелся один-единственный, пожелавший остаться рядом в мои далеко не самые лучшие времена, оставалось только искренне изумиться. Даже стыдно, что я хотела бросить Оуэна из-за ребенка — мальчонки, который пришел мне на помощь в самый нужный момент.

Думая об Оуэне и Билли, я перебираю почту и наталкиваюсь на зеленый конверт с открыткой, подписанный детским почерком. Немедленно распечатываю его и нахожу сложенный пополам кусок картона, на котором нарисованы цветы. На внутреннем развороте читаю: «Надеюсь, твой нос здоров и ты можешь дышать. Люблю, Билли».

Внезапно от этих незатейливых слов признания мои глаза наполняются слезами. Никогда не ладила с детьми, но эта открытка тронула меня до глубины души. Вновь и вновь перечитываю послание малыша и плачу навзрыд.

Что же, Камилла готовится к операции, а я уже въезжаю на парковку у офисного здания. Мне надо было бы остаться неподалеку от нашей больной, но я уже брала выходной для Норы и провела его, сидя в приемной. Не стоит отпрашиваться еще на один рабочий день только для того, чтобы очередной раз провести его в приемном покое центра пластической хирургии. Медсестра в любом случае позвонит мне, когда операция завершится.

Когда Камилла ушла вслед за медсестрой, было всего шесть тридцать утра. На работе нужно быть к восьми, так что у меня неожиданно появилось время зайти в кофейню неподалеку от клиники и спокойно позавтракать. Я выпила кофе, съела яичницу с беконом, и, признаюсь, это было великолепно. По утрам я всегда так спешу, что больше чем на быстрорастворимую кашу или яблоко, которое я, как правило, ем уже в машине, времени не хватает. Было так приятно расслабиться и без спешки полистать газету за завтраком.

Я выхожу из машины, уже почти восемь. Захлопывая дверь, замечаю, что проходящая мимо тетка оглядывается на мой автомобиль и хмурится. Я привыкла к косым взглядам в сторону снайпермобиля, но эта дама смотрит с настоящей ненавистью. Более того, по пути в город я заметила, что так же злобно на меня посмотрел и мотоциклист, остановившийся рядом на светофоре. «Просто показалось, наверное», — думаю, отходя от машины. Затем я по давней привычке оборачиваюсь, чтобы проверить, выключены ли фары и хорошо ли припарковано авто, и тут вижу наклейку на заднем бампере: «ТВОЯ Библия — не моя проблема!»

— Джоди! — возмущенно вскрикиваю я и спешу обратно к автомобилю. Становлюсь на колени и стараюсь поддеть наклейку ногтем. Получилось! Осторожно, чтобы не повредить краску на кузове, отрываю ее, мну в руках и несу липкий комок к ближайшей урне. Не знаю — розыгрыш это, или Джоди пытается доказать что-то таким экстравагантным способом. Надо будет сегодня вечером переговорить с ней. Я, конечно, не истовая богомолка, но в Бога верю и стараюсь не грешить. По крайней мере, хочется следовать заповедям. Ну, правда, какой вред от веры в Бога? Я готова дать Джоди возможность самой определиться со своими религиозными убеждениями, только бы она выросла хорошим человеком, но я не позволю ей портить машину вызывающими наклейками сомнительного содержания.

Уже в здании, поднимаясь в лифте, я продолжаю обдумывать, как бы начать этот непростой разговор с Джоди. Только вхожу в кабинет и включаю компьютер, как звонит телефон.