Свирину было скучно это слушать, но он сочувственно глядел на Эльяса и подумал, что его внимание ко всему этому можно понять.

«Мы отсюда когда-нибудь вырвемся, — думал он, — а ему здесь жить».

А вот, видимо, и было то, что заставляло сирийца вникать в эту речь, так как в ней только что прозвучало: «Африканизация всех сфер жизни — вот наша задача, и мы не позволим разным чужеземцам держать в руках всю торговлю и вообще владеть всей инфраструктурой в стране. Африка — африканцам!»

Капитан мог провести свое судно днем и ночью, пользуясь огнями обычных маяков и радиомаяками, эхолотом и небесными светилами. Но проложить истинный курс по житейскому морю было неизмеримо труднее. Он давно уже почувствовал, что жена встречает его после затянувшегося рейса с каким-то рассеянным невниманием, и это усиливает у него то, что он определил как отчуждение. Нужно было несколько дней, чтобы это отчуждение (подлинное или мнимое) преодолеть.

С дочерью было еще хуже, ибо став теперь вполне взрослой девицей, она жила уже совсем отдельной и непонятной ему жизнью. Он начинал думать, что дети родителям нужны и интересны всегда, а вот дети, когда перестают нуждаться в родителях, как птенцы, вставшие «на крыло», даже и не скрывают этого.

Якимов вспоминал, как ездил купаться к морю с десятилетней Маришей. Он входил с ней в воду по грудь, держа ее на плечах. Потом она вставала, становясь на плечи, придерживаясь за его не лысеющую еще тогда макушку и с диким криком ныряла с него, как с вышки, вглубь.

Перед рейсом на «Ладоге» он чувствовал, что в его семье что-то происходит непоправимое. Дочь нашла по знакомству работу в какой-то фирме, которая являлась «совместным предприятием», и было заметно, что жена его сейчас живет успехами и «красивой» жизнью дочери, они иногда разговаривали вполголоса, как две подружки, и замолкали, когда капитан проходил мимо. Он догадывался, что дочь сожительствует с каким-то «фирмачом», она где-то пропадала целыми днями, потом ее привозил на шикарной машине с тонированными стеклами детина, стриженный «под ноль», как арестант, с золотыми перстнями на толстых коротких пальцах, в элегантнейшем костюме, но небритый. Жена была с ним до неприличия любезна, а капитан не обнаружил в себе никакого желания общаться с гостем. Жене потом высказал свое нелестное мнение о наружности Марининого избранника и потом случайно подслушал, как жена ей это мнение передает.

— Отцу не нравится, что «твой» небритый ходит.

— Ничего он не понимает, отстал от жизни, — со снисходительной усмешкой ответила дочь. — Теперь это модно. К тому же это так эротично.

Капитан подавил желание произнести вполголоса одно непечатное слово (дочь все-таки!), вышел на балкон и зло плюнул в дождливую ноябрьскую тьму.

Капитан ходил по судну, и казалось, что он выискивает какие-нибудь недочеты, чтобы потом указать на них боцману. Но это было не так. Солнце затянули тучи, но было так же жарко и на дождь непохоже. Капитан нетерпеливо поглядывал на часы. Надо собирать комсостав и сказать о том, что сегодня произойдет. А вдруг не будет полного согласия? Все-таки риск, и немалый! Он чувствовал себя словно на экзамене, когда уже взял билет, но медлишь в него заглянуть, потому что просто боишься убийственной трудности вопросов.

В четыре часа он приказал включить дизель для работы электрогенератора, а потом по внутренней трансляции созвал у себя в каюте комсостав.

Разместились с трудом, дверь закрыли, лишь окна, затянутые противомоскитными сетками, были открыты.

— Говорить будем вполголоса, — предупредил капитан. — То, о чем я сейчас скажу, разглашению не подлежит.

Все уставились на него с тревожной выжидательностью, хотя многие смутно догадывались, о чем будет идти речь.

— Сегодня поздно вечером мы отходим от причала. Механикам готовить машину. У трапа и вдоль борта поставить на вахту надежных матросов. Никто не должен сходить на берег, а за теми, в ком сомневаетесь, придется следить.

— Неужели есть такие? — недоверчиво спросил кто-то из механиков.

— Мы здесь уже почти три месяца, — с досадой смахивая пот со лба, нетерпеливо пояснил капитан, — почти у всех есть связи на берегу. Какие это связи, мы не знаем. Помполита на борту нет, чтобы это выяснить. У нас будет один небольшой рейс, который здешним властям может очень не понравиться. Поэтому отходить будем как можно более незаметно.

Он сказал еще о том, что ждать торгов, если они действительно будут, когда судно пустят с молотка, тяжело и унизительно, о том, что неизвестно даже, когда им дадут деньги на проезд домой (если дадут вообще!), и что посольство умыло руки. Он также напомнил, что здесь в стране война и что до них, скорее всего, никому не будет дела.

— Вы видели, сколько в городе президентских портретов? Вы скажете: «Завтра официальный праздника». Это так. Но когда власть шатается, она всегда старается навязчиво напомнить о себе.

Капитан сдержанно сказал о том, что ночью их будет ждать многотоннажное судно в пяти — шести милях отсюда, и они примут на борт груз в ящиках и с ним пойдут на север, потом войдут в узкий залив. Там подойдут баржи, и они погрузят на них то, что доставят.

— По возможности на якорь становиться не будем. Нам, как вы догадываетесь, задерживаться там ни к чему.

Капитан чуть заметно усмехнулся.

— Нам следует знать, что будет в ящиках? — с попыткой казаться ироничным спросил второй механик.

— По накладным: сельхозтехника в разобранном виде, — сдержанно ответил капитан и внимательно посмотрел на механика своими желтоватыми глазами ночной птицы. — А больше нам знать и не нужно. Все свободны, кроме стармеха и старпома.

Со стармехом капитан поговорил по-свойски. Они плавали вместе давно.

— Михайлыч! Стой сам за реверсом в машине. Отваливать будет непросто. Нам обещали буксир, чтобы оттянуть нос влево. Но если не пришлют, ты знаешь, что будем делать.

— Левый двигатель работает назад, а правый — вперед. Левый — на одну ступень больше, — не задумываясь выложил стармех.

— Ты не только механик, а еще и судоводитель, — скупо похвалил его капитан.

Потом он дал наставление старпому.

— Подготовьте со вторым штурманом все для прокладки курса, но это будет потом, когда уже выйдем из залива (он постучал по столу) без груза. Тогда и определимся по маяку Лонсар. Помните? Три белых проблеска в секунду.

— Значит, в порт мы не вернемся? — опасливо догадался старпом и даже осмотрительно оглянулся, хотя они стояли у борта одни.

— Только под конвоем, — тихо и с намеком на шутку ответил капитан. — Вас это устроит? И еще: гакобортный огонь не будем включать, и топовый тоже, пока не выйдем из гавани. Пусть наш отход видят немногие. А бортовые отличительные включить, с берега они не видны. Какой у них сектор освещения? Правильно, десять румбов.

Когда стало темнеть, капитан передал по трансляции, чтобы огни на палубе и в надстройках не включали. В городе кое-где звучали тамтамы. Возможно, кому-то не терпелось их опробовать перед завтрашним бурным празднеством. В десять вечера капитан вызвал всю команду, кроме усиленной вахты на палубе, в бывший красный уголок, а ныне салон отдыха, где уже горело слабое освещение.