— Таллебург, Таллебург… — стал я вспоминать. — Что я там делал двадцать лет назад? А, припоминаю…

Двадцать лет назад я принял боевое крещение — впервые командовал десятком солдат не на учебном поле, а на поле брани… Мне казалось, что я участвую в самом грандиозном сражении, которого не было со времен великого завоевателя древности — Александра-Искандера… Потом поумнел и осознал, что это был бой, один из многих в очередной войне, которую король Рудольф, мой родственник, вел с нашим дальним родственником королем Угрии Фирсиусом. Что они делили, сейчас никто и не помнит. Вроде бы что-то связанное с рекой, — не то прибрежные воды, где ловится самая крупная рыба, не то — заливные луга, на которых пасутся коровы, дающие лучшее молоко… Река Рейнара, что делит королевства, постоянно меняет русло, создавая лишние проблемы дипломатам и солдатам. Это только крестьянам все равно, кому платить налоги.

Обычно пейзане спокойно пашут землю, косят сено и только искоса наблюдают за сражениями, прикидывая — останется ли на поле что-нибудь такое, что может пригодиться в хозяйстве? После любого боя первыми мародерами становились именно пейзане, а уж потом — солдаты…

Начало было не очень удачным для нас — пехота противника, вгрызшаяся в наш правый фланг, вышла в центр и едва-едва не захватила королевское знамя… Но на выручку подошла рыцарская конница, которой командовал первый принц крови, герцог деля Кен-старший, мой отец…

Рыцари таранным ударом выбили вражескую пехоту, а наш левый фланг пошел вперед, вытесняя противника с поля боя.

После сражения мою десятку отправили собирать уцелевших — и тех, кто ранен, и тех, кто пустился в бега.

Небольшая рощица, через которую проходил купеческий тракт, показалась мне тем местом, где могли бы укрыться дезертиры. И я не ошибся. (Да и не было поблизости других удобных мест!) Первое, что бросилось в глаза, — небольшой купеческий возок, под которым сидел ополоумевший от страха мужчина в городской одежде. Вокруг валялись какие-то тряпки — не то мужские рубахи, не то — женские сорочки. А рядом трое солдат деловито распинали по земле красивую девушку. Будь моя воля — не стал бы мешать, но был строжайший приказ — гнать всех, кто попадется, к королевскому штандарту. Нужно было собирать все силы в кулак и двигаться дальше…

— Парни, с девчонкой баловаться потом будете, — строго насупив брови, сказал я. — Всем велено собираться под знамя.

Один из дезертиров, который уже приспустил штаны и стал пристраиваться между ногу девчонки, хрипло изрек:

— Исчезни, щенок… Не мешай!

— Ладно, парень, становись в очередь! — поддержал приятеля второй, маявшийся в ожидании — уже и руку засунул в штаны, «настраивая инструмент»…

— После меня будешь! — осклабился третий, тряхнув густой черной шевелюрой. — Если чего от девки останется… Гы-гы-гы!

Я посмотрел на троицу. Видно, что солдаты бывалые, но не из наших. То есть не из «птенцов Рудольфа». Уже легче.

— Считаю до трех! — пообещал я и, видя, что они не внимают, скороговоркой сказал: «Раз-два-три», пнул первого прямо по обнаженному месту, треснул рукояткой меча второго, а третьего схватил за горло и слегка придушил… — Мне приказано собрать всех, кто может двигаться, — сейчас и немедленно! — повторил я и пригрозил: — В противном случае придется вас вешать.

Троица злобно смотрела на меня, оправляясь от полученных ударов и вытягивая из ножен оружие. Насиловать девчонку им уже расхотелось, а поквитаться со мной — еще как.

Года через два-три тройка мародеров не показалась бы мне серьезным противником. А уж то, что они разъярены, сыграло бы мне на руку! В тот раз я изрядно струхнул, но быстро нашел выход.

— Я — десятник! — представился я и, слегка обернувшись в сторону (но так, чтобы видеть дезертиров), прокричал: — Парни, тащите веревку. Сейчас работа будет…

Моя десятка, хоть и не в полном составе (Ренье получил рану в голень, а Жак Оглобля отправлен разводить костер и готовить что-нибудь съедобное), шелестела кустами и хрустела хворостом неподалеку, выпинывая из рощицы кого-то еще.

Связываться с целым десятком троице не улыбалось…

— Ладно, щенок, — хмуро пообещал чернявый, засовывая меч в ножны: — Я тебе еще это припомню…

— Не сердитесь, парни, — виновато улыбнулся я. — В другое время — пожалуйста. Но, сами понимаете, приказ. Так что — ступайте во-он туда! — показан я им направление и утешил: — Там уже и жратву готовят. А девок вы еще найдете.

— Успели бы… — прорычал первый, потирая причинное место. — И девку бы трахнули, и на сбор бы ушли. Чтоб тебя…

Ворча, как побитые собаки, парни направились в сторону сбора…

Я засмотрелся на девчонку. Из-под разорванной блузки выбивалась маленькая упругая грудь. Порванная юбка открывала всю женскую прелесть — белый и нежный живот, красивые ножки и черный треугольник волос между ними…

Эх, хороша, чертовка! У меня застучало в висках. Решив, что насиловать связанную я не буду, стал распутывать веревки, которыми была привязана девушка. Вспомнил про нож, и дело пошло быстрее.

Я уже был готов навалиться на девчонку, но тут, как на грех, со стороны лагеря донесся звук трубы, означающий построение…

«Атакуют!» — пронеслось у меня в голове, выбивая все прочие мысли. А мне еще вести в строй десяток!

Я побежал на звук, желая лишь одного — чтобы мы успели добежать…

Мы успели вернуться и занять свои места. Вражеская конница прорезала наши ряды, словно нож масло, но выдохлась, а мы сплотили фланги, стискивая врага. Потом (и снова с запозданием!) подошли рыцари. Сражение мы выиграли.

Касательно тех троих: одного зарубили у меня на глазах, второго я видел после боя — он умирал около лекарской палатки, а черноволосого повесили за конокрадство год спустя…

— Я никому не рассказывала, что со мной было, не хотела ни о чем вспоминать… А потом все забыла. Ну почти все… — поправилась Ута. — Со временем и ваше лицо стало вспоминаться как размытое пятно… А потом, когда Густав привел вас в мою гостиницу, я узнала ваш голос.

— Так бывает… — прошептал я, вспоминая только черный треугольник волос и белоснежные ноги, раздвинутые в стороны, остро пожалев, что помчался тогда на зов трубы, а не остался. Ничего бы не случилось, опоздай я на построение минут на десять-пятнадцать…

— Ты вспомнил? — осторожно спросила Ута, заглядывая мне в лицо.

— Вспомнил, — кивнул я. — Хотя это было так давно.

— Вы не представляете, Артакс, как я молилась! Я молилась за вас, я просила у Господа, чтобы вы оставались живым и здоровым и чтобы мы хоть когда-нибудь увиделись… И вот, мои молитвы услышаны!