Возможно, они тоже видят то, что сама Элиза наблюдает в стекле мясного прилавка: не робкую дурнушку, что горбится, пытаясь скрыть шрамы на горле, но гордо выпрямившуюся девушку, которая способна прямо и решительно указать на тот кусок мяса или рыбы, который ей нужен.

Многовато того и другого – так наверняка решит продавец, – но почему нет? Определенно у такой женщины должен быть голодный мужчина, ожидающий дома. Удивительно, но это правда.

Элиза смеется. Да, у нее есть такой мужчина.

Не только мясо, конечно, еще и яйца, целые коробки, уложенные в тележке такими хитрыми узорами, что другие покупатели, увидев подобное, не удерживаются от хихиканья. Пачки соли, ведь таблеток Хоффстетлера не может хватить так уж надолго.

У нее занимает некоторое время собрать все это, но Элиза не обращает внимания. Покупать продукты для кого-то другого – удивительное дело.

Джайлс предложил, чтобы он пошел в магазин, но она отказалась, ведь она чувствовала – лишь она в состоянии почувствовать, что именно ему понадобится, чему он будет рад. Она использовала городской транспорт, ни разу не глянула в сторону попавшихся на глаза полицейских, напоминая себе всякий раз, что у них нет доказательств того, что она сделала.

Зельда всегда очень бессвязно высказывалась насчет изобилия, царящего в огромных универмагах, и она не ошибалась.

Элиза хочет так много сказать подруге, и она скажет, во время следующей смены. Очень важно, чтобы она не пропустила ни единого раза, если хочет избежать подозрений.

При мыслях о Зельде сердце Элизы, и так наполненное счастьем, раздувается до пределов грудной клетки. Она удивлена, обнаружив себя в отделе, где продаются растения и цветы в горшках.

Ее тянет к ним, она позволяет ветке папоротника скользнуть по лицу, побегам плюща зацепиться за волосы. Именно это ему и нужно, чтобы оправиться от скудости лаборатории, чтобы ощутить комфорт в малюсенькой ванной сплошь из острых углов.

Она выбирает растения с самыми большими листьями: два больших пятнистых папоротника, они спрячут фаянс и плитку, веерная пальма, чьи листья похожи на его руки. Может быть, он почувствует себя не таким одиноким?

Драконово дерево, настолько высокое, чтобы достать до лампочки над раковиной: есть шанс, что все помещение окрасится в зеленый свет.

Поставленные в тележку растения щекочут ей нос, заставляют ее хихикать.

Как она собирается доставить все это домой? Приходится купить одну из тележек, что стоят у самого входа – незапланированные расходы, но какая разница, несколько долларов больше или меньше?

Сегодня первый день ее жизни, когда Элиза не считает пенни, и она решает «кутить» по полной. Она осознает, что лицо ее украшает улыбка, столь же яркая, как колпак на голове клоуна.

Ее нужно слегка пригасить: любой коп, увидев в магазине женщину, столь бурно предающуюся радости, наверняка что-то заподозрит.

Это сложно, но и увлекательно, заниматься навигацией, глядя сквозь листья, и в момент поворота к кассе тележка налетает на стенд. Сотни освежителей воздуха для автомобилей танцуют на крючках, точно листья на ветру.

Элиза разглядывает их, видит, что они вырезаны в виде крохотных деревьев, и каждый предлагает различный запах. Розовая вишня. Бурая корица. Красное яблоко. Некоторые отливают зеленью.

«НАСТОЯЩИЙ ЗАПАХ ХВОИ!» – заявляет надпись на упаковке.

Она не думает, что ее улыбка может стать еще шире, но именно так и происходит. Она срывает один… нет, собирает все зеленые с одного из колышков. Шесть штук. Маловато для джунглей, но лиха беда начало.

4

Даже когда его слезы падают на бумагу, Джайлс использует их в работе, промокая тыльной стороной ладони, смягчая жесткие линии жидкостью, которая только и способна оживить чешуйки. Он улыбается, осознавая снизошедшее откровение, пусть даже он ожидает, что оно лишь первое в длинном ряду.

Слезы, капля крови, ниточка слюны после поцелуя.

Существо может использовать собственную магию, чтобы превратить эти вещества в искусство, в благословение.

Джайлс поднимает руку, вращает пальцем.

Существо поворачивается, предлагая ему себя под другим углом, вытягивает блистающую шею, почти прихорашивается, как птица на ветке. Джайлс смеется в голос. Чувствует соль на губах, слизывает ее и рисует, рисует, рисует, голодающий человек на банкете, ожидающий, что официанты вот-вот начнут убирать тарелки.

Когда он начинает говорить, то сам этого не замечает, его бормотание сливается с шорохом скользящего по бумаге карандаша:

– Элиза говорит, что ты один. Последний из своего вида. Что-то вроде такого, – Джайлс хмыкает. – И как я ни пытаюсь, я не в силах уловить, о чем она ведет разговор. Откровенно говоря, я не поверил ей в первый момент совершенно. И кто бы поверил? Затем я увидел тебя, и ты, если можно так сказать, выглядишь очень убедительно. Надеюсь, ты простишь мне то, что я ранее молчал. Возможно, тебе это даже нравилось. Что ты подумал, обнаружив себя внутри корабля, внутри того чана, в который они засунули тебя? Могу представить, что твои мысли по поводу человечества не были особенно добрыми. Но вещи изменяются.

Валик над его глазами, он рисует их туманно-серыми, беззащитными.

– Но затем Элиза находит тебя. И – хлоп, большое изменение. Для нее – несомненно. Но также, я подозреваю, и для тебя. Так? Возможно, мы, люди, не так уж и отвратительны? Если подобная мысль посетила тебя, то я тебя благодарю, хотя и предупреждаю, что это излишне доброжелательная оценка.

Каскад пластинок у него на груди, гладких, как лепестки, каждая отдает в темное серебро.

– Теперь, когда я встретил тебя по-настоящему… о, мое имя Джайлс, кстати. Джайлс Гандерсон. У нас в обычае обмениваться рукопожатиями, но поскольку мы на грани банной обнаженности, то этот момент лучше пропустить. Да, о чем же я говорил? Теперь я встретил тебя, и вышло так, что вернулся к тому, с чего начинались мои мысли. Совершенно не согласен с Элизой. Ты один? Правда? Тогда ты не более чем аномалия. Точно такая же, как я.

Прозрачные плавники изображены как облака серого пепла, косточки в них – словно надрезы.

– Это глупо, но я чувствую себя так, словно меня тоже выдернули из моей среды. Или, может быть… я родился слишком рано… Вещи, которые я переживал еще в детстве. Был слишком мал, чтобы понимать их, слишком отличался от остальных, чтобы научиться с ними справляться. И что толку, что теперь я все понимаю? Я стар. Глянь на эту штуку. Тело, внутри которого я заключен. Мое время подходит к концу, пусть даже все выглядит так, словно у меня никогда в самом деле не было моего времени.

Очертания головы, мягкие штрихи, словно перья.

– Но я не могу быть один, так? Конечно нет, не такой уж я удивительный. Аномалии вроде меня существуют по всему миру. И когда аномалия перестает быть аномалией и начинает быть просто одним из тех способов, в которых воплощается норма? Что, если ты и я не последние из нашего рода, а первые? То, для чего пока нет места? Появится ли оно позже, в лучшем мире? Ну, надеяться мы можем, разве не так? Рассчитывать, что мы не прошлое, а будущее.