— А ты сам кто? — глухо спросил студент. — Я даже не помню, как тебя звать.

— Лейтенант Наор Барк, безопасность, — ответил тот без церемоний, по-будничному. — Но лучше зови меня Нор. Свои все так зовут. И раз ты пришел — пойдем, покажу, как у нас все устроено. И напою горным арром. Хорошая травка.

— А подполковник? — насторожился Лар.

— Он мудрый мужик. А я кого хочу водить в гости, того и вожу. Так что можешь расслабиться.

Юный «пси» попытался расслабиться. Вышло не очень. Казарма, военные... Имя «Нор» означает «опора». Но здесь все устроено по другим правилам. Не его, Лара, среда обитания. Однако от стен Академии почему-то исходит опасность.

Проходя вместе с Нором по коридору, юноша посмотрел в окно. Над Таймой неслись низкие рваные тучи, казалось, они падали на дома. Откуда они наползли, если еще десять минут назад было солнечно? А вот так. Ничто ни от чего не зависит, и все нелогично.

И неуютно. Настолько, что так и тянет поскользнуться на ровном шершавом полу.

* * *

Простые люди из воинской касты Бедгога, достигшие почтенных лет, поговаривали: если ты шел по пустыне и вляпался в птичий помет, то еще и спасибо скажи. Там даже дерьмо — подарок. Так как пустыня — место, лишенное жизни. Эти речи отнюдь не казались странными. Если знать жизнь воинов океанского побережья, которые молятся Копью в небе, а на земле им дано держаться лишь за древко остроги или лопаты, то смысл поговорки становится ясным: терпи. Повезет — так увидишь цветущее дерево в дальних краях. Повезет еще больше — лихой ветер принесет плоды степного перекати-поля прямо к дверям твоей хижины. А они ох как сладки... На всю жизнь запомнишь, детишкам, как сказку, расскажешь. За глоток чистой воды — благодари. За хороший улов. Ну а птичий помет... есть над чем старикам позубоскалить — и то слава Копью. Если вдруг молодые увидят, что ты не хохочешь, а только кряхтишь за работой — то опечалятся. А потом поведут к оврагу, кормить землю-мать. Лишь после смерти, в небесном краю, можно стать истинным воином, дагдом-богатырем. А пока жив — терпи...

Демер Олен, рожденный на благодатном Меоне, не знал этой присказки, да и терпеть не умел. Он находился в бреду. Судьи, отдавшие служение красному пути, видали еще не таких слабаков и уродов. Но этот, беловолосый, был ценен. Он мог стать красивой игрушкой. А станет ли, это решит эмир. Дело служителей — провести раба по красному пути, не лишив его жизни. Говоря проще, доставить эмиру в целости и сохранности. Это стоило судьям немалых усилий, ведь раб заболел. Его неестественно белое тело казалось горячим на ощупь. Глаза покраснели, белесые волосы слиплись. Ко всему прочему, раб ничего не ел и худел на глазах. Врачи лишь головами качали — какая-то неизвестная хворь. Может, выживет.

Судьи, ведущие автомобиль, менялись на каждом становище, что на картах, вычерченных от руки, значились как «города». Все, что огорожено стенами, считалось городом, то есть местом, куда завозят провиант, оружие и воду. Население таких становищ малочисленно: несколько истинных воинов, удостоенных права ношения оружия; судей, согласно обычаю, больше, чем воинов, а рабов вполовину меньше, чем хозяев. И все рабы — молодые, худые, измотанные. Потому что пища предназначалась высшим сословиям, а уж никак не рабам. Им бросали объедки. Ведь сушеная рыба намного ценнее пуль. Причем не по весу, а по количеству штук. А вода так и вовсе бесценна. Но сетовать на лишения имеют право только рабы. Они настолько низки, что даже воины брезгуют лишний раз отдавать им приказы. У подневольных только одно удовольствие — их болтовня.

В любом городе всегда находился судья, который хорошо знал врачевание. Пока воины возились с заправкой автомобиля, врач деловито осмотрел меонца и сообщил: жить пока будет. Но сколько протянет диковинный раб — не уточнял. Пустыня, жара, тряска. И пища плохая. Ничего нельзя предсказать даже на день вперед. Хорошо, что больной жует хлебный мякиш время от времени да и пьет вволю. А на все остальное — лишь воля Копья.

Сознание Олена плыло над дюнами, как над волнами. Время от времени ему чудилось, что желтые валы иногда расступаются, являя взору какие-то городища, события, лица... Хотелось не думать. Но мысли ходили внутри головы, как больная тяжелая кровь. Слова, брошенные спутниками, превращались в странные буквы. А буквы — в легенды. Казалось, что желтые волны пустыни неумолимо несут его вдаль. А там — первоисточник легенд. Большая, тяжелая, страшная книга. Она хочет сожрать его. Поглотить. И от него, Олена, ничего не останется. Был меонец— и нет. И Меона нет, он пригрезился. Есть только жадная, очень голодная книга...

Весть о том, что к эмиру везут диковинного раба, неслась впереди судейской машины, от становища к становищу. И даже судьи склоняли головы: бледный раб оказался достоин. Красный путь — не для всех.

Солнце замерло на небосводе в немом ожидании. Дело шло к вечеру, и до заката оставалось около трех-четырех часов, но казалось, будто светило забыло свои прямые обязанности и повисло на небе, словно большой глаз, обладающий собственной волей. Оно уставилось вниз с каким-то недобрым вниманием, так, что жители здешних бесплодных земель передергивали плечами и останавливались. Как кони, почуявшие невдалеке стаю степных волков. Да и ветер, казалось, притих. Это тоже тревожило. Почему бы ему не дуть, когда вокруг — только степь да пустыня? А кто его знает? Только чудилось, что на полдня пути — ни дыхания, ни дуновения. Все как застыло. Лишь на дорогах клубилась тяжелая желтая пыль, да солнце смотрело недобро, освещая дворец эмира — владыки единственного материка на планете Бедгог.

Сооружение, именуемое «дворцом», скорее напоминало собой городище — комплекс строений из драгоценного дерева. Преобладали дома в один-два этажа. Но от обычного города городище отличалось так же, как от крепкой старухи отличается молодая красавица рабыня. От одной получаешь лишь сделанную работу, а от другой — и работу, и удовольствие, и красоту.

Чудо, а не городок! Никаких тебе стен в два человеческих роста, обмотанных рядами колючей проволоки. Ни танков нет, ни военных баз — красота! Может, сила эмира могуча, как Сила Копья? Вряд ли. Владыка и сам защищается. Ведь те, кто идет во дворец, сильно задерживаются в пути. Потому что на каждой дороге — кордоны. А там есть и колючая проволока, и танки, и прочая техника. Воины на заставах суровы. Потому что единственный документ на Бедгоге — лицо человека. И два способа проверки сего документа — допрос или честное слово. Поэтому у вояк на заставах глаза пустые, холодные, как оружейные дула. Хочешь не хочешь, а правду расскажешь. Иначе язык отрежут — и в рабство.

Впрочем, кордоны для путников — не зло, а скорее спасение. Где укрыться в песчаную бурю, у кого пополнить запасы воды, как не у вояк на заставах? Поэтому на задержки в пути и не роптали, а, напротив, прикидывали, сколько еще добираться до очередного поста. Особенно в межсезонье, когда ветер не знает, с какой стороны дуть, когда того и гляди буря начнется.

Вот и сейчас потрепанная машина с двумя судьями и рабом двигалась в сторону эмирского дворца, а ветер дул нехорошо, швыряя песком в лобовое стекло.