дня она вернулась, но ее муж отказался рассказать ей, что произошло. Сказал лишь то, что они якобы «спасли» ребенка.

Она начинает покусывать мякоть большого пальца. Я знаю – и, уверен, сидящий за стеклом Гоу тоже догадывается, – что это ее максимальное приближение к тому, что можно назвать признанием.

– Что он сейчас говорит, этот человек?

– Ничего.

Она хмурится. Мадлен Пэрриш смотрит на Роуэн, потом на меня:

– Но вы наверняка допросили его…

– Как я уже сказал, сейчас он ничего не говорит. Что дает мисс Роуэн шанс рассказать нам свою версию первой. Итак, – я заставляю ее посмотреть мне в глаза, – говорите.

Молчание.

– Сейчас самое время, мисс Роуэн. Если вы передали своего ребенка этому человеку, если вы встретили его в больнице и договорились о чем-то…

По-прежнему ничего.

Картер подается вперед:

– Послушайте, все мы знаем, что вы не хотели этого ребенка, как и всех остальных. В ваши намерения не входило растить его самостоятельно. Так что, возможно, эти американцы показались идеальным решением; возможно, вы их пожалели…

Она бросает на него взгляд, затем вновь отворачивается.

– И вы отправились туда? – спрашиваю я. – В Эджбастон? После того как вышли из больницы? Кстати, это удобно, почти по пути…

Роуэн вздыхает, делает глубокий вдох и поворачивается ко мне.

– Ну ладно, – говорит она. – Ладно.

– Прошу прощения?

– Да, так и было.

– Вы пошли к ним домой?

Камилла берет банку, делает глоток и вытирает рот рукавом.

– Нет. Я встретила его на обратном пути из больницы.

– Вы точно не заходили к ним в дом?

– Я не знала, где они живут.

– Тогда почему вы не сказали всего этого в две тысячи третьем году? Зачем садиться в тюрьму за то, чего вы не совершали?

Она задумывается, затем пожимает плечами:

– Не знаю. Наверное, я не совсем ясно соображала.

Я откидываюсь на спинку стула:

– Мне трудно в это поверить.

Камилла улыбается:

– К счастью, это не моя проблема.

Ладно, переживем. Посмотрим, как далеко она зайдет.

– Как происходило это… эта договоренность отдать им вашего сына? Как вы познакомились?

– В больнице, вы же сами сказали.

– Где именно?

Она поднимает банку:

– В кафетерии. Я встретила его в кафетерии.

– Он подошел к вам? Или вы подошли к нему… Как это было?

– Он подошел ко мне.

Это как тянуть кота за хвост. Дев Десаи строчит уже вторую страницу заметок.

– Когда это было?

Роуэн бросает на меня саркастический взгляд:

– Должно быть, двадцать третьего, не так ли, гений?

– Вы родили только утром… И уже настолько оправились от родов, чтобы спуститься вниз выпить кофе?

Она поднимает бровь:

– Я не позволяю таким вещам портить мне жизнь, инспектор. Уверена, вы в курсе.

С этим не поспоришь. Она была на ногах уже через несколько часов после других родов.

– И что он сказал?

Еще один глубокий вдох – воображаемая затяжка сигаретой, которой у нее нет.

– Сказал, что видел меня в коридоре и, похоже, я мать-одиночка…

– Видел вас в коридоре?

Камилла пожимает плечами:

– Может быть. Я не помню, чтобы видела его, но он был довольно невзрачный.

– Как он выглядел?

– Я только что сказала… невзрачный. Шатенчик. В общем, никакой.

То же самое много лет назад она сказала полиции Южной Мерсии и о «Тиме Бейкере».

– Продолжайте.

– Он сказал, что видит, что я мать-одиночка, и ему понятно, почему я такая подавленная. И если я готова отказаться от своего ребенка, то он и его жена обеспечат ему прекрасную жизнь.

– Что он сказал о своих обстоятельствах?

– Ничего. Лишь то, что им отчаянно нужен ребенок.

Я в упор смотрю на нее:

– И всё? И поэтому вы отдали своего ребенка абсолютному незнакомцу?

Ее глаза вспыхивают:

– Остальных я тоже отдала незнакомцам. Какая, черт возьми, разница?

– Это были незнакомцы, которых тщательно проверила служба усыновления. Этот человек мог быть кем угодно – педофилом, торговцем детьми…

Роуэн закатывает глаза:

– Он не был похож на педофила.

– Педофилы редко похожи на педофилов. Уверен, вы в курсе.

Она снова пожимает плечами:

– Вам виднее.

Но это всего лишь отвлекающий маневр, и я не сегодня родился.

Камилла опорожняет банку и ставит ее на стол.

– Он показал мне фотку своей жены, ясно? Она показалась мне милой.

– Но вы никогда не встречались с ней лично.

– Нет.

– Как она выглядела?

Роуэн хмурится:

– Что?

– Вы же видели ее фото… Как она выглядела? Лично я не могу поверить, что вы не помните. Это была женщина, которая собиралась воспитать вашего ребенка.

Она начинает чертить на столе круги в капающей с банки влаге.

– Не знаю. Обычная. Она выглядела обычной.

– А нельзя ли точнее? Если вы хотите, чтобы мы вам поверили.

Похоже, она раздражена.

– Невысокая. Наверное, ниже меня.

– Откуда вы это знаете?

Ее губы изгибаются в усмешке:

– Они оба были на том фото, разве непонятно? Он был намного выше ее.

Что верно, то верно: Рене Зайдлер относительно невысокого роста. Но с тем же успехом это может быть просто предположением.

– Что-нибудь еще?

– У нее были темные волосы. Чуть рыжеватые. Заплетены в длинную косу. И она была в очках. В тонкой металлической оправе.

Это другое; слишком конкретно, чтобы догадаться. Я вижу, как она следует за моей мыслью. Уголок ее рта кривится в триумфе:

– Видите? Я говорю правду. Что бы вы там ни подумали.

– Итак, что произошло? Как вы организовали передачу ребенка?

– Он дал мне номер телефона и попросил позвонить ему, когда буду выписываться из больницы.

– И вы встретились на трассе А-четыреста семнадцать?

Улыбаясь половиной рта, она тычет в меня пальцем:

– А вы, я смотрю, догадливый. Для копа.

– Я занимаюсь этим не первый год. Итак, вы встретились с ним на стоянке на трассе, и что дальше?

– Я отдала ему ребенка. Уже говорила.

– Тогда почему вы сказали, что отдали ребенка его отцу?

Роуэн откидывается назад.

– К тому времени, когда начали спрашивать, он уже и был отцом ребенка.

– Софистика, и вы это знаете.

Судя по выражению ее лица, она знает, что означает это слово.

– Я вам не верю, мисс Роуэн. Честно говоря, я даже не думаю, что вы верите самой себе.

– Мне плевать, что вы думаете. К тому времени он прожил с ними пять лет… Он стал их ребенком, а не моим. Я не хотела, чтобы его у них забрали.

– Вы не знали, что это непременно произойдет.

Камилла сухо смеется.

– Да, верно. – Я подаюсь вперед: – Это так много значило для вас? Вы были готовы пожертвовать десятилетиями своей жизни, сев в тюрьму, лишь бы